– Тогда зачем же ты время теряешь, красавица? Давай прямо в дороге окрути его, да и жени на себе. А я тебя наделю добрым приданым: ты ведь сирота и мне много лет верно служишь… Шестачок твой будет с дружиной мотаться, а ты дома сидеть. Заведешь себе служанку, будет у тебя на хозяйстве, а тебе только и останется – на базар ходить и в потолок плевать…
Она коротко хмыкнула. И ничего не ответила, только подняла голову и вгляделась Хотену в лицо: мол, не шутит ли? И ему ничего не оставалось, как скорчить навстречу ей страшную рожу и самому вглядеться в её лицо – и под обманчивым лунным светом показалась ему она ему, смуглянка и ведомая дурнушка, настоящей красавицей. Этого еще не хватало ему, припоминать свои мелкие, с ключницей, грешки! Он сделал теперь суровое лицо, но вместо того, чтобы отодвинуть, прижал Прилепу к себе. Заговорил же совсем уже без шуток:
– Ладно уже! Ты не думай, что я совсем о вас забыл. Заметил, что мадьяры над Лучиной посмеиваются (нашему недотепе такое только на пользу), а Хмыря учили играть в кости. То бишь попытались научить. Я урвал-таки минутку, объяснил Хмырю, где раки зимуют. Для меня сейчас что главное, дурочка ты моя ревнивая? Главное, что вы все здоровы, слава Богу, что никто не отстал, что кони холок не натерли, что подкованы – и довольно мне. Или прикажешь мне еще и кашу на всех на вас варить? Завтра пересечем границу – и тебе станет полегче, теперь уже у Марко будет болеть голова о нашем пропитании и ночлегах.
– Да уж… Боязно как-то, Хотенушка.
Он ухмыльнулся. Ну да, девка никогда не выезжала за пределы Руси. А сам он если и путешествовал прежде столь же далеко, так только в противоположную сторону, в Половецкую степь, ко князю Башкорду… Всё это пустяки. Раз уже пришла, надо дать ей задание. Пускай тоже голову себе трудит, не одному же ему думать…
– Ты вот что, – приказал он. – Как только приедем, устроимся, беги на базар. Не знаю я, что у мадьяр за города такие. Может быть, не лучше, чем у половцев. Не увидев же своими глазами, и осуждать не хочу, однако должен же быть в городе торг, если в нем люди живут…
– Ой, я ж там с ценами не разберусь, Хотенушко! – ойкнула она.
– Нам еду и питье будут из гридницы приносить, варить не наше дело будет… Приходишь на базар, покупаешь на посольство винограду (виноград у них дешев) или вишен там, а сама дознавайся исподволь про то, что мне нужно. Бабы они везде бабы, а там будут и такие, которых ты поймешь с пятого на десятое, вот как посла Марко понимаешь. Они тебе про свое, бабское, вываливают, ты сочувствуешь, ахаешь, как у вас, баб, водится, а потом переводишь разговор на нужное тебе. Поняла?
– А о чем ты прознать хочешь? – спросила Прилепа разочарованно. – И не опасно ли оно для меня, хозяин?
Он крякнул. Давно уже убедившись, что повзрослевшая на его глазах девчонка и черта бы не испугалась, Хотен находил её вопросу одно объяснение: цену себе набивает, паршивка.
– Если станет по-настоящему опасно, я тебя со двора без кольчуги и провожатого с мечем не выпушу, будь спокойна… Сама подумай глупенькой своей головкой: еду я искать убийцу вельможи короля мадьярского – так что же, разве могла какая-нибудь базарная торговка такового убить? Или мужик её, пьяница… Тебе надо будет вызнать слухи, что по народу ходят, вот что мне может пригодиться. Да, насчет кольчуги… Возьми у меня пару дукатов, сначала присмотрись, как мадьярки одеваются, а потом купи себе такой же наряд. Не в мужском же платье тебе расспрашивать, право…
– Ох, уж это мужское платье… – вздохнула Прилепа. – Да разве мои волосы спрячешь надолго под шапкой? Давно уж парни поняли, что я девка… Наши пошучивали да подкалывали, пока не надоело им и пока Шестак не приструнил, а мадьяры и до сих пор зубы скалят. Спасибо, я первым делом сапожки новые прикуплю: сапоги, я приметила, мадьяры шьют добрые …
– Ты, того, поосторожней в дороге. Ночью, понятно, берегись сугубо, – буркнул он. – В одиночку от костра далеко не отходи. Мало ли чего…
– Будто я не знаю, кого мне на самом деле остерегаться, бедной девке? – вопросила Прилепа и сама же первая хихикнула. – Есть тут только один такой хоробр…
Хмыкнул он и не сразу нашелся, чего сказать. Во время долгого сидения в Смоленске, когда готов был Хотен удавиться от тоски, безделья и одиночества, заявился он как-то под утро в чулан, где ночевала Прилепа, со вполне очевидным намерением. А та и рада, бросилась его утешать, целовать-миловать. Вот только был Хотен тогда смертельно пьян и вконец несчастен – до того пьян и несчастен, что так и не понял, вышло ли у них что путное, или же девчонка-приблуда так и осталась в своем девическом чину. Верность, честность, надежность молодой ключницы вполне устраивала Хотена, и он горько сожалел, что чуть было не испортил (или всё-таки испортил?) свои разумные и дружеские отношения с нею. Ведь теперь, если он женится, наконец, на ровне себе, придется выбирать между двумя хозяйками в доме. Вслух же сказал: