На сей раз братец Жак ответил быстро:
– Таковой страдалицы и злодейки при дворе мадьярском нет. Нашей королеве не за что мстить нашему милостивому королю, который её преданно любит, как мужу жену любить положено. Наша королева Фрузцина весьма добра, разумна и праведна, как ангел Божий на земле. Да и как она могла бы готовить каверзы, если всегда занята тем, что вынашивает очередного ребенка для своего обожаемого мужа?
Теперь уже Хотен не сдержал ухмылки: хорош ангел Божий, что ни год брюхатый от своего супруга-бычка! Ночью ему всю ночь снилась ведьма-королевна с окровавленным мечом в руке, всю ночь разгадывал заданные ему хитрые загадки и, как водится, расщелкал их как семечки, да вот только утром ничего из своих открытий не вспомнил… И вот, пожалуй, последний вопрос, а то этот бритый чернец (и когда это только успел так чисто выбриться?) и вправду торопится…
– Я понял, что ваш милостивый король боится за своего старшего сына-наследника…
– Наследника и соправителя на мадьярском престоле, – быстро поправил Марко.
– Хорошо, соправителя… Но почему ты, святый отче, так подробно рассказывал об убийстве наставника того гуннского королевича?
– Во-первых, мне кажутся совершенно естественными опасения нашего милостивого короля насчет его старшего сына Иштвана. Ты ведь не знаешь, что варяги рассказывают, будто Кримхильда убила трех сыновей от Аттилы, поджарила их мясо и накормила им короля гуннов?
– Батюшки-светы! – донеслось тут из темного угла.
Это не сдержалась Прилепа, до того тихо, как мышка, сидевшая там на скамье. Хотен вполне ёё понимал: сам он только что возблагодарил бога, что не успел еще позавтракать.
– Почему, посол, наши тайные речи слушает твоя наложница? – строго спросил Марко.
– Потому, посол, что ключница моя Прилепа – первая мне помощница в розыске, и о каждом деле всегда узнает столько же, сколь и я! – вскинулся Хотен.
– Успокойся, бан Марко, – произнес братец Жак примирительно. – Не считает наш друг Хотен эту бабу сосудом дьявольским – ему виднее… Хотя я при ней поостерегусь говорить о нашем милостивом короле то, чего не постеснялся бы сказать при двух надежных мужах… Если же в двух словах, король боится и за себя. И правильно делает. Ведь он необходим своей стране и мадьярскому народу.
Хотен и Марко кивнули одновременно, будто сговорились. За ними и Прилепа.
– Теперь отвечу на твой вопрос. Подробно про убийство наставника (впрочем, никак не дольше, чем об этом в песне поется) я рассказал из шкурных соображений, едва ли приличных монаху, по определению живому мертвецу. Наш неведомый убийца – если не придворный короля Гейзы, то хорошо осведомлен обо всем, что делается при мадьярском дворе. Следовательно, для него не секрет, что на самом деле королевича Иштвана воспитываю я. Скажете – не лучше ли было мне склонить безропотно голову под меч убийцы и предстать перед моим Богом пораньше, пока список моих грехов не превысил меру? Однако и я, подобно нашему милостивому королю, хотел бы еще послужить людям и прекрасной стране Венгрии. И потоптать еще эту землю, несмотря на всю её греховность.
Хотен кивнул, хоть и не понял, зачем этот болтливый чернец вздумал оправдываться. Он встрепенулся:
– И последний вопрос. Или скорее просьба. Я не смогу вести розыск в такой тесноте и темноте. Мне нужна своя светелка, с ложем или широкой застеленной скамьей, еще скамья для сидения (лучше две скамьи, чтобы допрашивать можно было) и стол. На столе я должен разложить свои записи, иначе я не умею дело обдумывать.
Сыщик не сказал, что, обдумав таким способом дело, он обычно скрещивает руки на столе, на них уютно устраивает голову и засыпает сном младенца. Марко улыбнулся:
– Здесь, в Буде, это будет легко устроить. Дворец почти пуст. Вот в Стерегоме сложнее, однако я постараюсь.
Брат Жак тотчас подхватился. А Марко пообещал, что завтрак для киевского посла, пока король не решит, достоин ли он сотрапезничать с монархом, принесут прямо сюда. И чтобы посол досыпать не укладывался: время до приема они проведут в полезной прогулке по Буде – как ни как, сие один из стольных городов мадьярской короны, и среди оных не последний!
После завтрака у Хотена во рту осталось неизбывное жжение, а в голове – муть от мадьярского вина, вкусного, однако, пожалуй, чересчур крепкого для утреннего утоления жажды. Может быть, именно из-за приятного сумбура в голове он не стал возражать, когда на прогулку по Буде с ним самовольно отправилась и Прилепа, для сего случая принарядившаяся: накинула лисью шубку, крытую синим бархатом, натянула красные, на каблучке и только чуток потертые сапожки, волосы на открытой голове успела вымыть. Накрасилась даже – и когда только успела!