– Насколько я понял, нас в ваше уютное гнёздышко не пригласят. Да! – ухмыльнулся Марко. – Однако постой, красавица! Открой нам сначала еще раз светелку и оставь свои отмычки. Ано.
– Правильно, – хмуро поддержал его братец Жак. – Где же и быть вину, как не дома у виночерпия? А ты уж потом возместишь ему выпитое из королевского пожалования, посол.
Они уже уселись прямо у стены с оплетенной лозою стеклянной лагвицей и кубком, когда Хотен приказал Тренке вставить факел в ближайшее железное кольцо, довести Прилепу домой, а самому прихватить сулицу и сторожить во дворе у пристройки и повалуши, пока не рассветет.
– Ты умно поступил, посол, что его отправил. Могучий мужик, он бы наше вино выдул единым духом, – заявил Марко.
– Ох, доводит она меня, эта заносчивая ключница, – Хотен откликнулся невпопад. Вино прояснило ему мозги, и он теперь продумывал предстоящий разговор.
– То ли еще будет, когда женишься на ней, – криво усмехнулся братец Жак и сделал добрый глоток из кубка.
– Я? На ней? – изумился Хотен, однако опровергать смешное предвидение не стал. Было бы о чем говорить! – Сперва я расскажу, что проделал убийца… Он послал эту Злату к палатину Чабе и назначил ему свидание от имени какой-то хрейлины…
– Фрейлины, господин посол из лесной страны! – не выдержал братец Жак.
– Без разницы… Однако, пусть и фрейлины. Он не дал служанке сразу денег, пообещал заплатить, когда она сделает свое дело. Договорился встретиться сегодня вечером в этой вот комнате.
– А почему ждал до вечера?
– Потому, Марко, что ему нужно было убить её так, чтобы никто не узнал. К вечеру все насельники этой кельи разъехались по домам. Он поднялся по тайному ходу и вышел к этой комнате. Она, возможно, ждала у двери…
– А как он открыл дверь?
Это уже братец Жак поинтересовался. Хотен присмотрелся: глаза закрыл чернец, а котелок на плечах варит.
– Имел подобранный ключ от замка или отмычку. Замок, кстати, из простых. Значит, так. Он наградил Злату, потом, наверное, вбил кляп ей в рот и затянул петлю веревки на руке. Сошел первым в подземный ход и потащил её за собою. Принудил спуститься и опустить над собою крышку. Несчастная упиралась, он колол кинжалом её в ноги, а в удобном месте зарезал. Перед тем она успела засунуть пряслице в щель, надеялась, что её спасут.
– Стой, посол! – братец Жак открыл глаза и протянул руку, нащупывая лагвицу. – Ты слишком торопишься. А почему, по-твоему, он не забрал у мертвой назад свои деньги? Да и подумать тоже, зачем он вообще расплатился с несчастной?
– О! Если бы всё это безобразие случилось в Киеве, при дворе великого князя, я по одной такой примете поймал бы голубчика! Да у нас бояре, которым не нужны деньги, которые заплатили бы обещанное бабе, зная, что вскоре её убьют, наперечет! Честно говоря, я и не припомню такого боярина… Ничего, и здесь сего чистоплюя обязательно вычислю!
– Твоими бы устами да мед пить, – не спеша переводить, отозвался Марко. – Ловил бы ты лучше нашего затейника поскорее. Ей-богу, хочется и отоспаться, и погулять толком после дальней поездки и здешней гонки…
– Если бы такое безобразие случилось в Киеве… – повторил братец Жак, когда Марко, наконец, соизволил перевести слова Хотена. – Не желаешь ли ты убедить нас, посол, что киевским боярам ведома история о Нибелунгах?
– Не такие уж мы и медведи захолустные, как тебе, латынщику, мнится, – лениво обиделся Хотен, переведя дух и сунув пустой кубок в руки Марко. – Я, например, не только слыхал о Редрике, бернском хоробре, но и книгу о нем раздобуду почитать, когда вернусь в Киев.
– Я не хотел тебя обидеть, посол. Suum cuique, как говаривали древние римляне, или каждому свое. Мне сейчас не очень любопытны киевские бородатые бояре, ты уж меня прости… А вот узнаем ли мы когда-нибудь, кто из наших бравых усачей так жестоко поступил с добродушным отцом Ансельмом, давно уже неопасным даже и для фрейлин? Если бы я выследил его, обязательно отравил бы чернилами.
Марко переводил, захлёбываясь смехом. Выслушав его и сделав новый добрый глоток, ухмыльнулся и Хотен.
– Ты, святой отец, обещал подумать над тем, какую именно из историй о Зигфриде и Хагене пытается пересказать нам своими деяниями убийца.
– Да думал я, думал! Ничего не придумал… Если бы все истории были записаны, а то ведь всё, что рассказывают или поют шпильманы, зыбко оно в словах и переменчиво, как ветер в поле. Ну, слыхал наш убийца саксонскую историю о Зигфриде, тут нет у меня сомнений… А вот зачем он всё это проделывает, какая у него цель?