– Эй, Прилепа! Вставай, наконец, хватит валяться! Перекуси чего-нибудь побыстрее, и берись за работу. Вот когда твоя работа настоящая пойдет. Помнишь, я тебе о ней еще в пути ночью рассказывал?
Она не пошевелилась. Хотен послал пре себя строптивую ключницу к её покойной матушке и вернулся к своим записям. В своей первой попытке сбросить палатина Чабу с высоты убийца, закутавшись в плащ, изображал женщину. Следовательно, надо искать мужика среднего роста и достаточно стройного. Черт возьми! Они же, записанные, все такие – кроме конюшего Аверина, подозревать которого Хотен и без того отказался. А вот сие не в бровь, а в глаз: «ОБИДЕЛА ЛИ БАБА». И по части бабских сплетен подходит… И последнее. Тут уж никаких сомнений. «РОДИЧЪ ЛИ КАЗНЕNNЫХЪ». На первый случай должно хватить. Пора будить Прилепу, ну что ж это она творит…
А вот и мужичок из поварни с завтраком. Одну только миску принес, а в ней каша пшенная да сверху ломти белого сыра. И никакого напитка. Пост у них начался, что ли? Слуга с уважением покосился на предметы для ученых занятий и поставил миску на самом краешке стола. Кивнул на спящую Прилепу – для неё, мол. Хотен, не успев обидеться – за себя, посла, и за государя своего великого князя Ростислава Мстиславовича, пожал плечами и решительно потянулся за ломтем сыра…
– Ты отчего замешкался, посол? Забыл, что милостивый наш король приказал тебе хлеба есть за его монаршим столом? – это Марко. Глаза красные, винный дух распространяет, торопливо дожевывает.
Хотен присвистнул, хлопнул себя по лбу, закрыл на защелку свой складень, положил его в ящик под столешницей, придвинув к левому краю, сверху бересту с именами. Потом прихватил чистой бересты за пазуху, а писало прищелкнул к поясу. Вроде готов.
На дворе вовсю чирикали воробьи. И когда это солнце успело подняться так высоко? На ходу Марко завел разговор о прошедшей ночи:
– Мы таки допили ту лагвицу, посол. Хоть и твоя помощь была бы кстати.
– Не до вина мне было, – буркнул Хотен. – Допрашивал свидетельницу.
– Ну, что ж, дело хорошее, – степенно подтвердил Марко. – Баба мужиков себе сама всегда выбирала, опрятная, дурными болезнями никогда не хворала. Отчего бы не допросить, посол? Ано. Вон даже братец Жак, уж на что женоненавистник, сказал вчера, что это хорошо, мол, когда печальный день завершается веселыми играми и смехом.
– Кстати о смехе, уважаемый Марко… Напрасно вы со святым отцом говорили, что Лизка издевается над своими мужиками. Вот надо мною и не подумала смеяться.
– А ведь жаль, что не бывает больших зеркал, – невпопад ответил бывший посол, ныне толмач.
Вот они и в темных переходах дворца. Перед пиршественной палатой несколько придворных, среди которых Хотен с облегчением узнает сенешалка Карлуса. Марко зачем-то держится прямо за киевским послом, будто прилип к его спине.
Они входят, и за ними скрипит, закрываясь, дверь. За уже накрытым столом только королевская чета. Хотен прямо от двери низко кланяется. Король с веселым видом кивает, королева, еле сдерживаясь то ли от смеха, то ли от рыданий (а в глазах бесики играют!) просит:
– Ну, повернись же, Хотен, к нам задом, повернись!
Хотен поворачивается – теперь хохочет уже и король. Хотен шарит рукой у себя за спиною – и с ужасом нащупывает нечто, болтающееся на бечевке. Выносит руку вперед – это большая лягушка, сшитая из зеленого сукна, набитая, наверное, мохом. Круглые глазки и растянутый смеющийся рот вышиты черными и красными нитками. Хотен сначала краснеет, потом бледнеет. Тем временем Марко уходит к нему за спину, и бечевка повисает под лягушкой, словно длинный нелепый хвост.
Королева Фрузцина, вытирая слёзы, говорит:
– Вот уж умора, так умора! Ты не сердись, Хотенушка, ведь и в самом деле смешно… Ты еще с таким видом зашел… С таким мудрым видом, витал умом своим где-то под облаками… Ну, прямо как братец Жак после того, как допишет пару строк в свою «Хронику»!
– Ладно, посол, ты не обижайся, – добавил король. – Никто твоего позора не видел, кроме вот Марко. И не забудь, что сам виноват. Как сказал бы незабвенный воспитатель мой Ансельм, ты же сам соблазнился сей Евиной дочкой, а наша дурнушка Лизбет, пусть уж простит меня королева, слишком разумна для женского полу! Садись напротив меня, посол. Что стоишь, обидеть меня хочешь?
Хотен сел на скамью. Когда король хлопнул в ладоши, он быстро сунул за пазуху клятую лягушку и заправил бечевку. Вошел вместе со слугами сенешаль Карлус, и король указал ему место рядом с королевой. Когда все прополоскали руки и утолили первый голод, король отпил из своего кубка и приказал: