Он попросил сенешалка и Марко подождать его во дворе, а сам помчался отправлять Прилепу. Она уже позавтракала и чинно сидела на кровати. Хотен покосился на её белый, по-местному завязанный платок и зачастил:
– Началось! Если всё провернешь, как надо, через неделю уже будем скакать домой. Повезет, так и в Киев доскачем по сухому, до грязей. Слушай! Успеем еще поссориться и помириться, милая! Сейчас надо носом землю рыть. Значит, так. Берешь с собой двух дружинников в доспехах, едешь в нижний город, спрашиваешь улицу Дубовую, доезжаешь почти до самой городской стены и ищешь в развалинах двух римских домов, на задних дворах. Шестачка и Хмыря. Оставляешь вместо них своих дружинников, пешими, Шестачка отправляешь сюда ко мне (через ворота крепости, на коне!), а Хмыря берешь себе в подмогу. Вот тебе золотой…
– Перестань тараторить! – презрительно заявила Прилепа.
Объясняя помощнице её собственную задачу, Хотен присмотрелся к ней и увидел, что глаза у неё красные, а щеки, напротив бледны под румянами. Он подумал было, что это кстати и что она может притвориться, будто ищет обидчика, отобравшего у неё ребёнка или там корову, однако поостерегся ей такое советовать. Вместо этого пообещал:
– Всё, что от золотого останется – твоё.
Глава 21. Незавершенный поединок
Стражник отступил в сторону, пропуская киевского посла на забороло крепости. Из предзакатной тени лестницы Хотен выбрался к зубцам стены, багровым под последними лучами солнца. Нижний Стерегом, на первый взгляд неотличимый от Буды, лежал внизу, окруженный стеной и – со всех сторон – пылающими в осеннем пожаре лесами. Через широченный Дунай, сейчас очень похожий на Днепр под Киевом, медленно перебиралась маленькая черная ладья. Если бы домишки внизу были не каменными, а бревенчатыми, а улицы застраивались свободно, как бог на душу положит, а не скучными правильными прямоугольниками, как здесь, легко было бы поверить на мгновение, что ты уже дома и смотришь с киевской Горы на Подол.
Хотен не смог бы сейчас найти все те места в Стерегоме, где он сегодня побывал. Слишком устал, да и не нужно ему. Днём всё удалось наладить. Венгерские дружинники, назначенные в караулы, народ, вообще-то привыкший к частой смене обстановке и к бестолковым приказам начальства, лишних вопросов не задавали и с киевскими сотоварищами не задирались. Никого не выпускали из дворов трех заподозренных вельмож, цеплялись к проходящим улицей женкам и вообще развлекались, как могли. Возле ворот ишпана глашатаев Дьёрдя они бросали кости прямо на каменных плитах, заставляя редких пешеходов сходить на булыжник, у ворот печатника Славко играли в «мясо»: отвернувшийся боец должен был угадать, кто именно его ударил по выставленной назад, под мышку левой руки, правой ладони. Братец Жак, как ни в чем не бывало увязавшийся за Хотеном в Стерегом на ослике, заметил тогда, что такое же воинское развлечение описано в «Евангелии», «среди предсмертных страстей Господа нашего Иисуса Христа». Достойным внимания оказалось только происшествие с караулом, смененным утром у нижнего входа в подземный ход. Одному из двух русских дружинников, дремавших под осенним солнышком прямо у рукотворной пещеры, заваленной глыбами камня и обломками кирпичных стен, показалось, что некто в мадьярской шапке присматривался к ним из развалин римского дома. Мог это быть и обычный зевака, однако Хотен с облегчением вздохнул и перекрестился: как предчувствовал он! И какой молодец, что оставил там караул!
В ту поездку Хотен, проверяя караулы, ни разу не пересекся с Прилепой, как, впрочем, и в последнюю, из которой вернулся получасом ранее. Он не сомневался, что Прилепа под охраной Хмыря делает своё дело с должным усердием, и не обманулся в ней. Только что ключница возвратилась. Бросила поводья Хмырю, зевая и протирая глаза, рассказала Хотену о том, что удалось разузнать за день, и тут же свалилась на кровать. Пока она рассказывала, Хотен расставлял «ДА» и «NЕТЪ» в своем складне, а также, когда надо было указать, «ГДЕ БЫЛЪ ВЧЕРА ПОПОЛУДNИ», излагал в двух словах. Печатник Славко, например, из двора будто бы не выходил, а «ПИЛЪ ДОМА» с самого утра. Заперся будто бы в светлице, и до вечерни не показывался. О новом камерарии Вилхелме Прилепа сообщила только, что его все слуги очень любят и что клянутся, что с женой своей он живет душа в душу. «ОБИДЕЛА ЛИ БАБА»? Вроде «NЕТЪ». Коль настолько его служанки любят, можно ли доверять их рассказу о том, что добряк Вилли провел весь день, воркуя со своей женой? А вот голубями он не увлекается, и «ГОЛУБЯТNИ» во дворе нет.