Город погружался в отчаяние, зато Айя и ее соратники становились смелее. Именно они начертили первые полумесяцы на стенах городских домов, и они нашептывали всякому, кто готов был их слушать: «Пока правит прямая наследница Фелатимоса, Скала не будет покорена. Она уже идет к нам!»
В тайном укрытии под заброшенными лавками и мастерскими ауренфэйе теперь жили двадцать два волшебника. Юный «замутнитель» умов Эйоли тоже присоединился к ним, когда снег отрезал его от лагеря Аркониэля в горах.
Лишенные своих обычных развлечений, компаньоны вскоре нашли себе занятие. Тобин вновь занялся скульптурой и давал уроки любому желающему. Ки и Лута проявили некоторые способности. Лисичка умел рисовать и писать красками, и они все вместе взялись за создание новых нагрудных лат и шлемов. Никидес, несколько смущаясь, признался, что умеет показывать фокусы.
Калиэль попытался организовать нечто вроде театра из наиболее талантливых, но через несколько недель юноши уже смертельно надоели друг другу. Не имея возможности навещать своих подружек в городе, большинство старших юношей снова принялись развлекаться со служанками. Зуштра был помолвлен с молодой герцогиней, однако в течение первых месяцев официального траура играть свадьбы запрещалось.
Женские боли теперь беспокоили Тобина чаще, уже независимо от лунной фазы. Обычно они случались короткими приступами, но иногда, особенно в дни новолуний и полнолуний, Тобин чувствовал, как что-то шевелится у него в животе, будто это пихается ребенок Алии. Это было пугающее ощущение, но хуже всего было то, что Тобин не мог ни с кем поговорить об этом. Ему начали сниться новые сны — или, скорее, один и тот же сон, повторявшийся из ночи в ночь в разных видах.
Сначала он видел башню своего замка. Тобин стоял посреди старой комнаты его матери, а вокруг громоздились обломки мебели и горы старых лоскутов и шерстяной пряжи. Из тени выходил Брат и за руку вел его вниз по лестнице. В густой темноте Тобин ничего не видел, ему приходилось доверяться призраку и ногой нашаривать потертые каменные ступени.
Все вокруг было точно таким, как помнил Тобин, но когда они достигали конца лестницы, дверь внезапно распахивалась, и они оказывались стоящими на краю высокого обрыва над морем. Сначала Тобину казалось, что это утес возле Сирны, но когда он оглядывался вокруг, то видел вдали зеленые склоны холмов, а за ними — острые каменные вершины. Какой-то старик смотрел на него с одного из холмов. Он был слишком далеко, чтобы рассмотреть его черты, но на нем был плащ волшебника, и он махал Тобину рукой, как знакомому.
Брат стоял рядом и подталкивал Тобина так близко к обрыву, что пальцы ног Тобина уже свисали над пропастью. Далеко внизу сверкал, как зеркало, широкий залив, лежащий между двумя длинными полосами земли. И, как это может быть только во сне, Тобин видел отражение их лиц в воде — женское лицо и лицо Брата, которое вдруг превращалось в лицо Ки. И каждый раз Тобин во сне удивлялся этому.
Неуверенно стоя над пропастью, женщина, в которую он превращался, поворачивалась и целовала Ки. Она слышала, как незнакомец с холма что-то кричал ей, но ветер уносил его слова прочь. Едва ее губы касались губ Ки, порыв ветра сбрасывал ее с обрыва, и она падала…
Сон каждый раз кончался на этом, и Тобин, резко просыпаясь, обнаруживал, что сидит в постели, сердце его бешено колотится, а в низу живота горячо пульсирует кровь. Тобин больше не пытался обмануть себя на этот счет. И если ночью Ки поворачивался во сне и тянулся к нему, Тобин выскакивал из постели и остаток ночи проводил, шатаясь по дворцовым коридорам. И, страстно желая того, на что не смел надеяться, он прижимал к губам пальцы, пытаясь вспомнить тот поцелуй.
Сон всегда портил ему настроение, и на следующий день он бывал слегка рассеян. Не раз и не два Тобин ловил себя на том, что пристально смотрит на Ки и представляет себе в реальности тот поцелуй во сне. Но он быстро прогонял подобные мысли, а Ки ничего не замечал, занятый более ощутимыми забавами с несколькими вполне сговорчивыми служанками.
Ки теперь удирал с ними чаще прежнего и иногда не возвращался до самого рассвета. По негласному соглашению Тобин не выражал недовольства этими вылазками, а Ки не хвастался победами, во всяком случае перед Тобином.
В одну из ветреных ночей месяца клесина Тобин снова остался один, работая над рисунком к комплекту драгоценных брошей для траурного плаща Корина. Ночь была ненастной, и ветер печально завывал в трубах. Никидес и Лута заходили к Тобину, но он не был расположен к общению. Ки отправился на свидание с некоей Ранар, девушкой из бельевой.
Работа на время отвлекла Тобина от преследовавших его мыслей. Он достиг большого мастерства в своем деле, даже прославился. То, что он делал для своих друзей все эти годы жизни при дворе, очаровывало и приковывало взгляды. И многие в знак благодарности присылали ему подарки — вместе с драгоценными металлами и камнями и с просьбой сделать еще что-нибудь на память. Никидес заметил как-то, что это не просто обмен дарами, а нечто вроде возможности в последующем поддержать отношения. Кто бы отказался, чтобы любимый племянник короля вспомнил о нем добрым словом? Тобин был достаточно хорошо знаком с историей, чтобы оценить мудрость такого замечания, и принимал большинство заказов.
Однако его самого интересовала прежде всего работа. Собственными руками воплотить в реальную вещь некий образ, возникший в его уме, — это доставляло ему удовольствие, как ничто другое.
Он уже почти закончил вырезать первую модель на воске, когда Балдус доложил о госте.
— Я занят. Кто там? — проворчал Тобин.
— Это я, Тобин, — сказал Фарин, глядя поверх головы пажа. Его плащ был забрызган каплями дождя, а светлые волосы растрепаны ветром. — Подумал, вдруг тебе захочется сыграть партию в бакши.
— Входи! — воскликнул Тобин, и его мрачное настроение тут же улетучилось. Прошло уже несколько недель с того дня, как им с Фарином удалось побыть наедине. — Балдус, прими плащ сэра Фарина и принеси нам вина. И пошли кого-нибудь за едой… черный хлеб, холодное мясо и сыр. И горчицу не забудь! Стой, не надо вина. Принеси лучше эля.
Фарин усмехнулся, когда паж убежал.
— Это пища казарм, мой принц.
— А мне она по-прежнему нравится, и нравится компания, которая обычно бывает за таким столом.
Фарин сел рядом с ним у рабочего стола и всмотрелся в незаконченные рисунки украшений.
— Твоя мать могла бы гордиться тобой. Я помню, как она в первый раз дала тебе кусочки воска.
Тобин удивленно посмотрел на капитана; Фарин очень редко упоминал о герцогине.
— Твой отец тоже кое-что умел, — добавил Фарин. — Но истинным художником из них двоих была она. И все же… если бы ты видел, как он трудился над твоим игрушечным городом! Подумай, он ведь выстроил весь Эро, какая филигранная работа!
— Вот если бы он увидел это… — Тобин показал на три миниатюрных сооружения из дерева и глины, стоявшие на полке над скамьей. — Помнишь Старый дворец, что он построил?
Фарин улыбнулся.
— О да! Насколько я помню, основой послужил ящик из-под соленой рыбы.
— А я и не заметил! Ну, мои постройки не лучше в этом смысле. Когда чума наконец утихнет, я хочу поговорить с настоящими строителями и попрошу научить меня кое-чему. Я вижу в уме здания и, храмы с белыми колоннами, даже купола, огромные, каких нет в Эро.
— Ты их обязательно построишь. У тебя душа творца, но и воина тоже.
Тобин бросил на капитана удивленный взгляд.
— Знаешь, мне это уже говорили.
— И кто же?
— Один ауренфэйе, золотых дел мастер по имени Тирал. Он сказал, что в мои руки вложили умения и Иллиор, и Дална и что мне доставляет больше удовольствия создавать вещи, чем сражаться.
Фарин медленно кивнул, потом спросил:
— А что ты сам думаешь, ты ведь уже испытал и то и другое?
— Я ведь хороший воин, правда? — в свою очередь задал вопрос Тобин, зная, что Фарин едва ли не единственный в мире человек, который даст ему честный ответ.