Поставленный в особые условия к окружающему миру, калека перехожий, некогда образец благочестивого человека, с течение времени выродился в нынешнего нищего, старца, распевающего псалки. Безулепый, в заботах о своем спасении он чисто механически повторяет теперь стих о Хвёдоре Тырине, Василии Касарецком и двенадцати пятницах, дорожа при этом одною лишь трохвилкой, дабы в тот день иметь возможность купить себе микрый буклян гамыры, потроить громохи и затем покимать в парке. Память о языке заимствованном понемногу утратилась, чистый греческий язык обратился в нищенский жаргон, в конце концов и этот последний сделался теперь достоянием лишь немногих, и кажется, без большой ошибки можно сказать, что недалеко то время, когда под воздействием новых условий быта язык нищих, офеней, лирников, Шаповалов, и т. п. вымрет совершенно.
Ревниво оберегаемый в своей среде, как все тайное, заветное, язык нищих, если не ошибаемся, впервые появился на свете не так давно: несколько слов белорусских старцев помещено в Материалах для сравнительного словаря (С. Микуцкий) и затем как нечто самостоятельно целое — в Сборнике Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук под заглавием: «Русско-нищенский словарь» (Ф. Сцепуры), с отзывом о нем академика Бычкова. Как офенский язык, с которым язык нищих имеет большое сходство, рассматриваемый нами криптоглоссон обращал на себя внимание значительно раньше (Срезневский), но особый интерес он получит только при сближении его с таковым же старцев других местностей, когда можно будет судить, сколько и что именно сохранилось в нем своего, старинного, греческого, хотя бы в искаженном виде, что прившло к нему из другой среды и т. п. Весьма важно посему проследить язык нищих в отношении топографическом, для чего потребны еще многие записи.
Любопытен взгляд на офенский, или, что то же, нищенский язык, высказанный двумя корифеями русского слова — Срезневским и Далем.
К числу очень замечательных явлений в истории русского народного языка, говорит Срезневский, принадлежит образование так называемого афинского, или офенского наречия, почти совершенно непонятного по составу своему и совершенно правильного по строю. Бесспорно, — далее продолжает академик — что в афинское наречие введены теперь и такие слова, которые, происходя от русских корней, повторяют их только в вывороченном виде… Афинское наречие есть наречие местное — костромское и владимирское, очень многие слова его в общем ходу не только в губерниях Костромской, Ярославской, Владимирской и других окрестных, но и в других северных, а некоторые известны в разных других краях… Всматриваясь внимательно в состав афинского наречия, нельзя не остановиться на таких словах, которые были в старом русском или до сих пор находятся в других славянских наречиях, или же относятся к древнейшему достоянию европейских языков.
Все это определение, верное в принципе, тем не менее весьма неудовлетворительно, оно чересчур расплывчиво и темно, ибо говорит о сущности и происхождении офенского языка в выражениях до того общих и туманных, что их легко можно применить не только к офенскому языку, но и ко всякому русскому местному говору. Между тем ближайшее знакомство с офенским языком и языком нищих укажет весьма мало слов «в вывороченном виде». Оба языка, офенский и нищенский, в их чистом виде суть остатки языка греческого, а вовсе не местное костромское или владимирское наречие, под чем разумеется лишь говор и весьма незначительная часть слов особенных (местных). Что до выражений, относящихся «к древнейшему достоянию европейских языков», то велик ли этот элемент, чтобы говорить о нем как о существенной части языка офеней и нищих, и не составляет ли он нарощения более позднего? Наконец, какие ж это слова у офеней и нищих, и много ли таких, которые «были в старом русском или до сих пор находятся в других славянских наречиях?»