Он сразу обратил внимание, что они обращались друг к другу на «ты», — оговорка Жюльетт во время той встречи не укрылась от него, несмотря на алкогольное опьянение. Нет, его жена и этот Бродка общались очень доверительно, из чего следовало, что они знакомы давно, причем стали близкими людьми.
Коллин вслушивался в их разговор, испытывая смешанное чувство ревности, досады и в некотором роде вуайеризма, которое возникает только в том случае, когда человек подслушивает или подглядывает, и которое возбуждает больше, чем непосредственное переживание. Сначала Коллин не понял, о чем они говорили, но затем до него дошло, что Бродку преследовали какие-то неизвестные личности и что жизнь его была в опасности.
Вся эта история свидетельствовала о том, что у этого мерзавца просто-напросто мания преследования. Но, может быть, в этом что-то есть. Коллин ухмыльнулся. Бродка отнял у него Жюльетт, а Жюльетт позволила увести себя и поддалась на обман этого сукина сына. Коллина охватило злорадство — более того, он пожелал этому негодяю смерти.
Профессор давно задавался вопросом, сколько такая женщина, как Жюльетт, сможет обходиться без секса. Не нужно быть врачом, чтобы знать, что подобное воздержание как психологически, так и физиологически представляет опасность. Коллин осознавал, что он должен понять Жюльетт, которая вынуждена будет завести себе любовника — или как там называют другую сторону внебрачных отношений. Но все это в теории.
Потому что теперь, когда Коллин внезапно услышал из маленькой черной коробочки тихий стон Жюльетт — звуки страсти, которые сам он не мог вызвать у своей жены, — он вскипел от ярости. Эта стерва чем-то занимается с Бродкой!
Коллин напряженно вслушивался, но теперь из коробочки доносилось одно только шипение. Однако профессору не нужно было особенно фантазировать, чтобы представить, что происходило там, всего в пятидесяти метрах от него. Он как будто воочию видел, как Жюльетт раздевается перед этим типом, как, соблазняя его, делает непристойные движения, садится на него и впускает в себя его чертов член.
Теперь Коллин время от времени слышал протяжные стоны, страстные вздохи, негромкие вскрики — и он бы солгал, если бы стал отрицать, что сам не испытывает подобную страсть. Но его ярость была стократ сильнее. Как могла Жюльетт так с ним поступить? Как она могла унижать его столь бессовестным образом?
Разве у нее не было всего, о чем только может мечтать женщина? Разве он солгал, когда перед свадьбой обещал положить к ее ногам весь мир? Разве не позволял ей все, что она хотела?
Наверное, он предоставил ей слишком много свободы. Так много, что она стала спать с каким-то фотографом, который снимает полуголых девиц. Может быть, они уже несколько лет вместе? А он, Коллин, ничего не знал, даже не догадывался…
Профессор вынул из-под водительского сиденья бутылку, приложил ее ко рту, так что его губы приникли к горлышку, и влил в себя коньяк, словно воду.
Из усилителя доносились все более и более страстные звуки. Коллин не помнил, чтобы ему когда-либо доводилось слышать нечто подобное от Жюльетт. Она выла, бесновалась, выкрикивала банальные вещи, как в этих жутких порнофильмах. Называла этого типа похотливым жеребцом и умоляла взять ее сильнее. А этот Бродка ни в чем ей не уступал. Он рычал от страсти, словно животное, называл Жюльетт похотливой сучкой и, хрипя в ритме ее вскриков, задавал один и тот же риторический вопрос:
— Хочешь этого? Хочешь этого? Хочешь этого?
Коллин, больше не в силах выносить это, выключил прибор. Театральное представление страсти прервалось.
Ему было жарко. Он снял очки и вытер платком пот с лица. Его колотило от ярости, он чувствовал, как жар поднимается к голове, как кровь стучит в висках, а глаза вот-вот вылезут из орбит. Он хотел вывалиться из машины, разбить окно галереи, вытянуть на улицу этого Бродку и так избить, чтобы он раз и навсегда отстал от Жюльетт.
Навсегда…
Коллин скривился. Он застрелит этого сукина сына! И все будет выглядеть так, как будто это самоубийство. Он умеет обращаться с оружием. Он знает, как сделать, чтобы все выглядело естественно…
В очередной раз приложившись к бутылке, Коллин снова включил приемник. Страстные вздохи и стоны прекратились, и профессор внимательно прислушался к разговору между женой и ее любовником.
Бродка (нерешительно): «Не так давно ты спрашивала меня, возьму ли я тебя в жены».
Жюльетт (взволнованно): «А ты так до сих пор мне ничего и не ответил».
Бродка (серьезно): «Ну, видишь ли, любимая, до вчерашнего дня я думал, что не создан для семейной жизни, что мне нужна свобода и без нее я не смогу жить».
Жюльетт (обиженно): «Неужели? И ты изменил свое мнение?»
Бродка (неуверенно): «Как бы тебе объяснить…»
Жюльетт (весело): «Не знаю».
Бродка (собравшись): «Я вижу только одну возможность выпутаться из этой ситуации. Я должен начать новую жизнь… в Лондоне, Риме, Нью-Йорке. Мы можем пожениться, и я возьму твою фамилию».
Коллин слушал, затаив дыхание. Он так крепко прижимал приемник к уху, что оно заболело.
— Почему она не отвечает? — прошипел профессор, ударив кулаками по рулю. — Эта стерва должна наконец сказать, что она замужем! Уже пятнадцать лет! Что ее муж никогда не согласится на развод! Почему ты этого не говоришь, Жюльетт?
Коллин сжал голову руками. В глазах пекло. Он вдруг заметил, что плачет.
Приемник снова ожил.
Жюльетт (неуверенно): «Странно. Когда я спросила тебя, женишься ли ты на мне, ты не знал, что ответить. Теперь ты спрашиваешь меня, а я не знаю, что ответить. У меня есть работа, прибыльное дело. Я должна все бросить?»
Бродка (нерешительно): «Если ты меня любишь…»
Коллин швырнул приемник на пол машины с такой силой, что высокочувствительный прибор отдал Богу душу. Профессор же повернул в замке ключ зажигания и рванул с места с такой скоростью, что взвизгнули шины.
Не подозревая о том, что Коллин теперь знает об их связи, Бродка отправился на следующий день в адресный стол. Александр надеялся разузнать там какие-нибудь подробности о прошлом своей матери, но кроме известных ему данных о смене места жительства тридцать лет назад он не нашел ничего, что могло бы помочь ему в дальнейшем.
Переезд в дом на Принцрегентштрассе, принадлежавший теперь ему, натолкнул Бродку на другую идею. В Германии все — не важно, идет ли речь о сделке, рождении или переезде, — подтверждается справкой с печатями и подписями, которые, в свою очередь, заверяются юристом специальной квалификации и, опять же, подтверждаются его подписью и печатью. Если речь идет о доме, то фиксируются даже два предыдущих владельца, а также цена покупки и способ оплаты.
В учреждении, ведущем поземельные книги, Бродка случайно нашел то, что искал. В акте 69/17431, кадастр XIII он обнаружил пометку, что его мать купила дом у агентства недвижимости под названием «Pro Curia» и заплатила наличными. Цена составляла одну марку. Акт был заверен нотариусом доктором Зайфридом.
Смехотворная сумма покупки удивила Бродку, и он решил, что в записях допущена ошибка. Но после тщательного изучения документов все подтвердилось. Бродка призвал на помощь чиновника. Тот пояснил, что подобная цена хотя и необычна, но вполне возможна и юридически неоспорима, поскольку речь идет о даре.
Об агентстве недвижимости «Pro Curia» Бродка никогда не слышал. Он предположил, что это предприятие давно обанкротилось. Каково же было его удивление, когда он обнаружил «Pro Curia» в телефонном справочнике, а также его адрес. Агентство находилось в процветающем районе, всего в пяти минутах ходьбы от галереи Жюльетт.
Единственным указанием на предприятие была скромная табличка у ворот — «Агентство недвижимости „Pro Curia“». Через въезд он попал на крытую площадку для парковки, огражденную от нежелательных взглядов соседей невысокой стеной.
Появление Бродки сразу же привлекло к себе внимание, и в дверях слева появился хорошо одетый мужчина среднего возраста, который поинтересовался, что ему угодно. Бродка пояснил, что он хотел обратиться в агентство «Pro Curia», чтобы навести справки о сделке, состоявшейся более тридцати лет назад. Хорошо одетый мужчина в первую секунду, казалось, растерялся, но затем представился, назвав себя Лоренцони, и пригласил Бродку войти в здание.