— Ну что, сегодня прекрасная дама совсем одна?
Жюльетт была не в настроении заводить разговор, но потом вдруг вспомнила, что это был тот самый писатель, которого она видела в ресторанчике на Пьяцца Навона.
Жюльетт с трудом улыбнулась, пожала плечами и ответила:
— Да, как видите.
— Поссорились?
— С чего вы взяли?
— У вас такой подавленный вид, если позволите заметить.
— Не позволю, — отрезала Жюльетт.
— Ну и правильно. Не позволяйте заговаривать с собой всяким типам. Извините, пожалуйста.
— Я вовсе не это имела в виду, — сказала Жюльетт. И, помолчав немного, спросила: — Вы — писатель, не так ли?
Толстяк отхлебнул красного вина, и его бородатое лицо расплылось в широкой ухмылке.
— Скажем так, я пытаюсь соответствовать званию писателя. Моя фамилия — Шперлинг. Пауль Шперлинг.
— Жюльетт Коллин.
— Очень приятно. Вы проводите в Риме отпуск?
— Отпуск? Нет, я бы так не сказала. У меня тут дела.
Пауль Шперлинг наклонился к Жюльетт всем телом и, ничуть не стесняясь, стал ее разглядывать.
— Позвольте, я угадаю, — произнес он после довольно продолжительной паузы. — Что касается профессии, то вы как-то связаны с искусством, музыкой или живописью.
Жюльетт невольно вздрогнула. Откуда он ее знает? Что еще ему известно о ней?
— С чего вы взяли, господин Шперлинг?
— Это всего лишь предположение, и оно основывается на большом жизненном опыте. Понимаете, у боксера на лице написана жестокость, священник даже в борделе будет выглядеть довольно набожно, а адвокат на самой разудалой вечеринке останется корректным и предусмотрительным.
— Вы так думаете? — Жюльетт пожала плечами. — Вам уже приходилось видеть священника в борделе?
— И не раз. А на вашем лице я увидел гармонию, которая бывает только у людей, связанных с музыкой или живописью. Я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаетесь.
— Итак, музыка?
— Нет, живопись. Я торгую картинами.
— Ну вот, я же говорил. — Шперлинг самодовольно усмехнулся.
— Итак, вы — писатель, — сказала Жюльетт, расплачиваясь с официантом и собираясь уходить. — Что же вы пишете?
— Исторические романы. В основном действие в них происходит в Риме, а речь идет о любви, долге и страсти. Но вы, вероятно, ничего не читали из моих книг. До сих пор я писал в стол. Я живу в Риме уже тридцать лет. Не могу себе представить жизни в другом городе. Наверное, все дело в том, что я был зачат в Риме. Мои родители ездили в свадебное путешествие в Рим. Спустя девять месяцев моя мама родила близнецов. Мой брат-близнец тоже живет в Риме.
— Удивительно.
— Не так уж удивительно, как кажется на первый взгляд. Есть теория о том, что людей всегда тянет туда, где они были зачаты. Мой брат, к примеру, непременно хотел жить в Риме, поскольку с юных лет мечтал стать Папой Римским.
Жюльетт рассмеялась этой милой шутке, но тут же замолчала, услышав продолжение:
— Но он дослужился в Ватикане только до кардинала курии. — Шперлинг рассмеялся так громко, что его живот заходил ходуном. Он протянул Жюльетт оранжевую визитную карточку с фамилией и номером телефона. — Не хочу вас больше задерживать. Пожалуйста, вот моя визитка. На тот случай, если вам понадобится опытный проводник по Риму. И передавайте привет вашему мужу, синьора!
— Откуда вам известно, что я замужем? — удивленно спросила Жюльетт.
Улыбаясь, Шперлинг погладил себя по бороде.
— Ах, знаете ли, тут многого не нужно. С одной стороны, женщины, подобные вам, всегда замужем. С другой, как я уже объяснял, судьба человека отражается на его лице.
— Значит, на моем лице вы прочитали, что я замужем.
— Так и есть. Я даже рискну утверждать, что вы довольно счастливы в браке.
«Если бы ты только знал», — с горечью подумала Жюльетт.
Она едва не разрыдалась.
Было почти одиннадцать часов вечера, когда Жюльетт прибыла в «Альберго Ватерлоо». Бродка уже лежал в постели.
Жюльетт придумала массу отговорок, чтобы объяснить ему, почему она приехала, не позвонив заранее. Однако она неожиданно сбилась, стала поправлять воображаемые складки на платье и не могла скрыть волнения.
Бродка, наблюдавший за ней, взял ее за руки и притянул к себе.
— Ну, что случилось? — спросил он. — Ты совершенно измотана.
Жюльетт могла бы сказать правду, но ей не хватило мужества. Поэтому, чтобы не лгать, она ответила:
— Похоже, ситуация с мужем выбила меня из колеи. Он постоянно у меня перед глазами — прикованный к инвалидному креслу, немой, неподвижный… — Она вздрогнула. — Он как будто сидит на электрическом стуле, готовый к казни. И при этом Коллин по-прежнему мерзко ухмыляется.
— Он даже руками шевелить не может?
— Нет. Он должен управлять своим креслом ртом, с помощью прибора в форме ложки. Это ужасно. Его бы лучше определить в специальную клинику, которая оборудована для подобных случаев, но он отказывается. Он хочет разорить и себя, и свою клинику.
Бродка погладил Жюльетт по голове. Он заметил, что она отстранилась, но приписал это внутреннему напряжению.
— И что ты теперь о нем думаешь? — осторожно поинтересовался он. — Догадываюсь, что твои чувства к Коллину несколько изменились…
— Потому что он парализован и ему необходима помощь? — Жюльетт покачала головой. — Возможно, так оно и было бы, если бы Гинрих стал другим. Но этого не произошло. Надо было видеть его дьявольскую ухмылку. Мне даже показалось, что он хочет сказать: «Вот теперь я тебя окончательно привязал».
Бродка не стал развивать эту тему. Он прижал Жюльетт к своей груди, потом уложил ее в постель…
В десять часов Бродка договорился встретиться с Бальдассаре Корнаро, племянником Арнольфо. Жюльетт он оставил в пансионате. Она пролежала полночи без сна, пока не приняла снотворное.
— До обеда, — прошептал ей в ухо Бродка, — я вернусь.
Жюльетт вяло отреагировала, пробормотав что-то невнятное.
Перед домом на Виа Сале стояла малолитражка Бальдассаре. В это время заказов почти не было. Увидев Бродку, он подошел к нему и повел его по узкой и крутой лестнице на второй этаж.
— Проходите, синьор, посмотрите на это! — сказал он, запыхавшись. И обвел комнату рукой.
Второй этаж узкого дома состоял всего лишь из одной комнаты с двумя окнами, выходившими на улицу, а потолок был настолько низким, что его можно было коснуться вытянутой рукой.
В комнате царил ужасный беспорядок. Дверцы шкафов были открыты, содержимое ящиков было вывалено и разбросано по полу. Подошла жена Бальдассаре, Адриана. Она плакала и утирала слезы.
— Это, наверное, произошло сегодня ночью, — сказал Бальдассаре, покачав головой.
Бродка вопросительно поглядел на молодого человека.
— Грабители?
Бальдассаре воздел руки и театрально воскликнул:
— Что нужно грабителям у Бальдассаре Корнаро?
— Понятия не имею.
— У Бальдассаре Корнаро нечего красть! А всю дневную выручку я отношу вечером в банковский сейф.
— И вы ничего не слышали?
— Мы спим наверху, на третьем этаже. Мы редко ложимся спать раньше двух часов ночи. Падаем в постель и засыпаем. Нет, никто из нас ничего не слышал.
— Похоже, тут что-то искали, причем нечто определенное, — сказал Бродка, оглядевшись вокруг. — Вы не догадываетесь, что это могло быть?
Внезапно печальное лицо Бальдассаре прояснилось, на его губах мелькнула хитрая улыбка.
— Да, — коротко ответил он, вынул из кармана брюк ключ от сейфа и протянул его Бродке.
Тот внимательно осмотрел ключ. Это был маленький ключ с двойной бородкой и выгравированной комбинацией букв и цифрами под ней.