— Значит, вы видели? — переспросил Бродка. — Существует ли для этих сейфов дубликат ключа?
— Нет, синьор, это слишком опасно.
— А если ключ потеряется?
— У директора есть универсальный ключ. Насколько я помню, им еще никогда не пользовались.
Бродка закрыл дверцу и вернулся к Жюльетт. Та долго не могла поверить его словам.
— Тут может быть только одно объяснение, — наконец заявила она. — Бальдассаре обманул нас.
Но Бродка не хотел верить в то, что к этому причастен племянник Арнольфо. Слишком уж прозрачно все получалось. Бродка больше подозревал директора отеля, у которого был единственный в отеле универсальный ключ. Но откуда тот мог узнать о содержимом сейфа?
Когда Бродка поделился своими сомнениями с портье, Марко попросил его никому об этом не рассказывать. Он тоже непременно хотел выяснить, кто добрался до сейфа, и даже надеялся, что ему самому удастся пролить свет на это дело. Портье предложил Бродке прийти в отель после окончания его смены, то есть около семи часов вечера, чтобы они вместе посмотрели записи на камере наблюдения. Марко утверждал, что в комнату с сейфами невозможно попасть, не приведя в действие камеру.
В начале восьмого Бродка и Жюльетт снова пришли в отель «Эксельсиор». Их уже ждали. Без своего старомодного сюртука Марко казался лет на десять моложе и выглядел гораздо менее серьезным, чем в униформе. Он пригласил обоих пройти к коммутатору, где на одной из стен висело несколько мониторов. На них были видны вход в отель, подземный гараж, задний двор и коридор с номерами люкс.
Марко нажал на клавишу. На одном из пустых экранов возникла картинка: комната с сейфами.
— Камера, — пояснил Марко, — снимает каждые восемь секунд, как только кто-то входит в комнату. Дата и время фиксируются. Ее нельзя выключить, чтобы на экране не появилась соответствующая надпись. С какого дня начнем?
Бродка и Марко сошлись на том, чтобы в первую очередь просмотреть записи за последние три дня.
В первый день посетителями комнаты с сейфами оказались шестнадцать человек; из них всех Бродке запомнилась только полная женщина с пепельными волосами, которая сложила драгоценности в сейф столь небрежно, словно это была древесная щепа. Проверка второго дня тоже не дала никаких результатов, касающихся сейфа номер 101. Запись последнего дня, сделанная в час тридцать, взволновала их.
— Вот! Посмотрите! — воскликнул портье, указав на экран. Бродка пробормотал:
— Это невозможно…
Мужчина средних лет, с темными волосами и крючковатым носом открыл ключом сейф номер 101 и вынул пакет размером не больше коробки сигар.
— Секунду, я перемотаю назад! — Марко взволнованно нажал на кнопку, и запись пошла по новой.
— Я откуда-то знаю его, — пробормотал Бродка, не отводя взгляда от монитора. — Черт побери! Если бы я только предвидел…
— Это Вальтер Кайзерлинг, фотограф, — уверенно произнес Марко. — Он был на похоронах Арнольфо.
— Кайзерлинг? — переспросила Жюльетт, когда они смотрели пленку в третий раз. — Он не итальянец?
— У него немецкие корни, а женат он на итальянке. Если я не ошибаюсь, он живет в Гаете, это на полпути между Римом и Неаполем. Боже мой, как же я был легковерен!
Бродка вопросительно взглянул на портье. Марко смущенно потупился.
— Я скрыл от вас, что Кайзерлинг знал о сейфе. Я ему рассказывал. Вы должны понять, синьор. Кайзерлинг подошел ко мне после похорон… Он с теплотой отзывался об Арнольфо, и я подумал, что он очень хорошо знал моего друга. Кроме того, Кайзерлинг на чем свет стоит ругал Фазолино, который так плохо обошелся с бедным Арнольфо. Он утверждал, что с ним самим поступили точно так же. А еще Кайзерлинг заявил, что ждет подходящего случая, чтобы отплатить Фазолино. Вот тогда-то я и рассказал ему о документах, которые хранились в сейфе Арнольфо. Но как он завладел ключом?
Дисплей в нижней части записи показал, что взлом — а как его еще называть? — произошел ночью после похорон Арнольфо, уже после того, как Кайзерлинг говорил с Марко. Но все это не объясняло, каким образом Кайзерлинг раздобыл ключ. Бродка задумался.
— Неужели каждый, кто имеет ключ, может войти в комнату с сейфами?
— Как правило, мы сопровождаем постояльца до двери в комнату с сейфами, а затем следим за безопасностью. Мы исходим из того, что в комнату входят только те люди, у которых есть ключ от сейфа.
— То есть отмычку вы бы не заметили?
— Честно говоря, нет, синьор. У нас еще никогда не было случая, чтобы кто-то воспользовался отмычкой. Боже мой, мне ужасно неприятно! Я вообще не имел права предоставлять Арнольфо сейф. Он ведь не жил в отеле. Вы не пожалуетесь на меня, синьор?
— Кто дежурил в ночную смену в тот день?
— Подождите… Это было вчера, вчера дежурил Алессандро. Очень надежный человек. Не знаю, как такое могло случиться. Должно быть, Кайзерлинг выбрал первый удобный случай, когда я не дежурил. И что вы теперь будете делать?
— А что бы вы сделали на моем месте? — вопросом на вопрос ответил Бродка.
Портье ответил, почти не раздумывая:
— Конечно же, я заставил бы Кайзерлинга говорить. Как он раздобыл ключ?
— А где мне найти этого Кайзерлинга?
— Как я уже сказал, он живет в Гаете, сто километров к югу от Рима, на побережье. Городок не очень большой, так что найти его не составит особого труда. Если хотите, я поеду с вами. В конце концов, я должен это исправить. А с Кайзерлингом у меня особые счеты. Вы наверняка понимаете меня, синьор.
Предложение показалось вполне приемлемым. Портье отелей всегда были симпатичны Бродке, поэтому они договорились встретиться на следующий день.
Глава 10
Вопреки всем ожиданиям, профессор Коллин снова обрел дар речи. Начал он с трудно различимых звуков, которые стал издавать спустя десять дней после катастрофы. С тех пор он с каждым днем делал успехи. Ему уже удавалось строить короткие предложения, в основном грубые приказы или злобные придирки, доводившие персонал клиники до отчаяния.
Так, например, он настоял на том, чтобы дверь в его палату на четвертом этаже оставляли открытой днем и ночью, дабы у него была возможность видеть то, что происходит в коридоре. Вскоре Коллин мог с помощью рычага управления в форме ложки водить свое кресло по коридорам; и только когда он пользовался лифтом, ему нужен был помощник, который бы нажимал вместо него на кнопки.
Главный врач, доктор Николовиус, фактически управлял клиникой, хотя номинально главой по-прежнему был Коллин. Николовиусу приходилось нелегко — Коллин выражал недовольство по поводу каждого его действия или указания. Вот уже два дня, как он добился даже того, чтобы присутствовать при сложных операциях.
Этот человек в инвалидном кресле, чье тело и одежду долго и тщательно стерилизовали перед каждой операцией, которую он хотел посмотреть, оказался почти непосильной ношей для выверенного годами распорядка дня в клинике. Многие проклинали это невыносимое привидение. Особенно страдали от придирок Коллина медсестры. Профессор беспощадно критиковал их или же приставал; ни одна из них не могла толком воздействовать на тяжелобольного человека. Большинство отказывались даже входить в его палату на четвертом этаже.
Образ жизни Коллина и неспособность двигаться поначалу отучили его от алкоголя. Но со временем, кстати, с подачи главного врача доктора Николовиуса, он стал пить даже больше, чем раньше. Он выпивал огромное количество коньяка — и это было для него единственной возможностью хоть как-то переносить свое состояние. Однако для сотрудников клиники настали еще более тяжелые времена.
Инженер, обслуживающий клинику, будучи гением технической импровизации, перестроил электрическое инвалидное кресло Коллина, и тот начал ездить в два раза быстрее, чем было предусмотрено изначально. С тех пор профессор развлекался тем, что носился по коридорам с огромной скоростью, распугивая пациентов и персонал. Казалось, что отныне Коллина интересует только алкоголь и возможность вызывать в людях самые низменные чувства.