Одни писцы скрупулезно заносили в свитки имена всех задержанных, другие составляли быстрые словесные портреты. Борынчи этой проверки не опасался, как и несколько других ётёкабу, что скрывались среди слуг и поваров, для всех, кроме них самих, они действительно были такими же подавальщиками и резчиками, пришедшими на работу в «Лотос» в разное время и из разных других заведений с хорошими рекомендациями. Бояться стоило лишь возможного предательства, но сила духа в организации и верность своим соратникам сводила почти на нет и эту возможность.
Суета вокруг «Лотоса» нарастала, и по прикидкам хшмина наемники уже должны были добраться до верхних этажей, где их ждали весьма неприятные сюрпризы. Кроме воинов Джао во дворе замелькали манеритские кафтаны, и вскоре прислугу под надежной охраной выгнали в сад, заставив собраться неподалеку от небольшой толпы гостей, проходивших туже процедуру переписи, которой только что подверглись все служащие заведения. Ожидание затянулось.
Борынчи, заскучав, уже начал поглядывать на всполохи фейерверков, прорывавшиеся сквозь кроны садовых деревьев, когда шум у входа привлек его пристальное внимание. Раненых из чайного дома уже выносили и раньше, но никогда это не сопровождалось такой суматохой. Сначала наемники пронесли двое носилок, накрытые темными простынями. Судя по очертаниям, на них никак не могли находиться вооруженные воины, а взгляд Борынчи невольно зацепился за узкую бледную кисть, свесившуюся из–под одного из покрывал, и явно принадлежавшую женщине. Сплетни о мертвых демонов разом наполнили память хшмина, а поднявшаяся волна страха оказалась быстро разбита о скалы искренней радости. Судя по всему, Фуян справился с цепными кровососами тайпэна Ханя, оставалось лишь узнать…
Носилки с императорским полководцем вынесли через несколько минут. Сердце Борынчи предательски дрогнуло — тайпэн был жив, значит, проклятый монах оказался не так уж и всесилен. Хотя вид Ли Ханя оставлял желать лучшего.
Когда наемники бережно несли свою ношу мимо притихшей толпы, тайпэн неожиданно открыл глаза и что–то невнятно прохрипел. К нему сразу бросилось еще несколько купеческих воинов и кочевников во главе с нойоном в богатых изукрашенных доспехах. Двое бойцов помогли Ханю подняться, при этом, солдаты смотрели на него как на самого перевоплощенного Цы, и поддерживали военачальника так, будто бы он был из хрупкого горного хрусталя. Пожалуй, из всех присутствующих «зрителей», только Борынчи и несколько его товарищей в толпе, могли понять, чем вызвано такое неподдельное почтение, превосходящее все разумное преклонение перед личным вассалом Императором.
- Внимание и повиновение! — рявкнул манеритский командир, перефразируя на имперский язык известный призыв степных каганов.
По рядам гостей чайного дома прошелестело изумленное «Торгутай!», и Борынчи с трудом удержался, чтобы не открыть от удивления рот. Он не узнал этого кагана сразу, и только теперь понял всю глубину открывающейся ему картины, представить которую еще час назад было для него просто невозможным. Чтобы гордый и своенравный сын степей добровольно стал глашатаем равного себе, пускай, даже поддавшись необычайности момента, такого Сиань, Империя и вся великая равнина не видели уже давно.
- Слушайте, запомните и передайте, — захрипел тем временем Хань, буквально обвиснув на руках у наемников и обводя остолбеневшую толпу невидящим взглядом. — Я знаю, среди вас есть те, кто может передать эти слова кому следует… Тайпэн Императора — есть отражение воли правителя, символ военной мощи Империи и неизбежности наказания за любое преступление против государства. И кем бы он ни был, какими бы силами не обладал, возмездие настигнет его, ибо нет еще такого человека, призрака или демона, чья воля бы превзошла волю Нефритового трона. И если кто–нибудь когда–нибудь посмеет…
Голова Ли Ханя обвисла на грудь, тайпэн потерял сознание, и солдаты все также бережно вернули его на носилки. Борынчи, сглотнув с превеликим трудом, поспешно отвел взгляд в сторону от того существа, что поначалу, там на монастырской пагоде, он принял за самого обыкновенного человека.
Каганы собрались на утренний совет с явной неохотой и сожалением. Многие из степных вождей еще находились в праздничном настроении, а кислый кумыс и ночные развлечения не покидали их мысли даже в помещении, где Кара Канг устраивал их регулярные встречи.