Мехеви ушел, и к закату солнца с нами осталась всего дюжина островитян, постоянно живших в хижине. Я боялся пошевелиться, чтобы не потревожить больную ногу, и рассматривал наше новое жилище. Хижина стояла на помосте из больших камней, примерно восьми футов в высоту. Спереди оставалась узкая полоса, где дом не доходил до края каменной кладки (туземцы называли ее пай-пай); огороженная тростниковым плетнем, она напоминала веранду. Хижину выстроили из бамбуковых стволов, поставленных вертикально и скрепленных поперечными балками, перевязанными ремнями из коры. Задняя ее сторона, из поставленных в ряд кокосовых ветвей, переплетенных тонкими листьями, отклонялась от вертикали и возвышалась футов на двадцать от каменной кладки; покатая крыша из пальмовых листьев круто спускалась, не доходя до земли футов на пять. С карниза свешивались кисти. Фасад был сделан из легкого тростника, украшенного пестрыми перевязками.
Длина хижины составляла почти двенадцать ярдов, а ширина не достигала и двенадцати футов. Чтобы войти в нее, приходилось нагибаться. В комнате лежали два длинных, хорошо отполированных ствола кокосовой пальмы; один из них прилегал вплотную к задней стене, а другой лежал на расстоянии приблизительно двух ярдов; пространство между ними было застлано множеством красивых циновок. Это пространство было общим ложем.
Под крышей висело несколько больших тюков, завернутых в грубую таппу; там хранились праздничные костюмы и предметы одежды. Вдоль стены были расставлены копья, дротики и другое оружие. Перед хижиной был небольшой навес, где хранилась домашняя утварь. В большом сарае из кокосовых ветвей готовили пищу.
Главой семейства, жившего в хижине, был Кори-Кори. Мехеви поручил меня его заботам. На вид Кори-Кори было лет двадцать пять; он был шести футов ростом, крепкий, хорошо сложенный. Голова его была обрита, оставались только два круглых местечка на темени, где волосы завязывались в два узла, напоминавших рога. Борода и усы свисали небольшими кисточками с верхней губы и с подбородка.
На лице Кори-Кори было три широкие полосы татуировки: одна шла по линии глаз, другая через нос, третья вдоль губ – от уха до уха. Тело же его было покрыто изображениями птиц, рыб и бесчисленного множества неизвестных существ.
С Кори-Кори жили его родители: старик отец, Мархейо, почти выживший из ума, и мать, добрая Тайнор, бойкая и хлопотливая старуха, всегда занятая хозяйством; трое юношей, занятых ухаживанием за девушками, питьем арвы и курением табака; несколько девушек, занимавшихся изготовлением таппы и часто убегавших пошалить и поболтать с подругами.
Моей любимицей стала Файавэй. Она была воплощением женской красоты. Легкая гибкая фигура, оливковая кожа, безупречный овал лица, полные губы, темные волосы, мягкие нежные руки… Ее странные синие глаза, в задумчивости спокойные и непроницаемые, излучали сияние, как звезды.
У Файавэй было мало татуировок, всего три маленькие точки, не больше булавочной головки, над губой, и две параллельные линии на плече, на расстоянии трех сантиметров одна от другой и примерно девяти сантиметров в длину – промежуток между ними был заполнен тонко вычерченными фигурками.
Домашняя одежда Файавэй и остальных девушек состояла из пояса, сделанного из древесной коры с висящими листьями или куска таппы. Для прогулок они надевали туники из белой таппы, спускающиеся от груди до колен, а от солнца защищались плащами из той же ткани.
Файавэй и ее подруги любили украшать себя драгоценностями: и в ушах, и вокруг шеи, и на кистях. Но их драгоценностями были цветы. Иногда девушки надевали ожерелья из мелких красных цветочков, нанизанных на волокна таппы, или втыкали белый бутон в дырочку в мочке, и нежные лепестки были похожи на жемчужину.
Кори-Кори принес нам еды и настоял на том, чтобы кормить меня из рук. Я, конечно, воспротивился, но пришлось смириться. После ужина Кори-Кори разложил циновки для ночлега, приказал мне лечь, укрыл плащом из таппы. Лишенный сна в течение предыдущих ночей, я стремился скорее воспользоваться возможностью уснуть, к тому же боль в ноге утихла.
На следующее утро я нашел Кори-Кори лежащим рядом со мной с одной стороны, а Тоби – с другой. Я чувствовал себя значительно лучше и согласился на предложение Кори-Кори помыться, хотя боялся, что ходьба причинит мне боль. Кори-Кори, пригнувшись, как носильщик, дикими выкриками и жестами дал понять, что я должен влезть к нему на спину, а он отнесет меня к ручью.