Хорошо всё-таки, что он решил меня не кормить, пока не нарисую поезд. Будь у меня сейчас во рту пирог, я бы непременно подавился. А так легко отделался – просто выронил карандаш. И спросил:
– Почему вдруг именно «воскрес»? Для этого сперва умереть надо. А я, вроде бы, не умирал.
– То-то и оно что «вроде бы»… Ладно, положим, умереть ты, хвала магистрам, не умер. Но между жизнью и смертью болтался довольно долго, это неопровержимый для меня факт. Был бы здесь Нумминорих, сказал бы, что ты пахнешь смертью; я не нюхач, но на некоторые запахи мой нос неплохо натренирован. Так что и без него то же самое могу тебе сказать.
– Я пахну, как труп?!
– Да, но только с точки зрения нюхача и хищного зверя. Кошки с собаками, возможно, первое время будут от тебя шарахаться, ты уж на них не серчай. Ничего, за пару дней этот запах окончательно выветрится, особенно если будешь спать с открытыми окнами. А ты в любом случае будешь, ты даже зимой вечно устраиваешь сквозняк. Не понимаю пока, чьей именно смертью ты пропах, своей, или того сновидца, которому пригрезился поезд. Скорее, конечно, второе. Но всё равно ты прогулялся по самому краю. Извини, если порчу тебе настроение, но такие вещи о себе лучше знать.
– То есть я пропах смертью человека, которому приснился поезд? Это вообще как? Ты сам говорил, что когда человек умирает, исчезают и его сновидения. А если он жив, какой может быть запах смерти? Рано ещё пахнуть.
– Сам знаешь, иногда люди умирают во сне. И это последнее сновидение может стать чем-то гораздо большим, чем просто сон. Я сам не раз становился свидетелем рождения недолговечных, но очень ярких, достоверных реальностей из таких вот снов. Так уж мне повезло: мой учитель Махи Аинти был большим любителем наблюдать рождение новых миров буквально из ничего – из человеческих грёз, не осуществившихся потаённых желаний, отчаяния умирающего тела и могущества последнего выдоха. И меня приохотил к этим фантастическим зрелищам. Иногда Махи успевал дотянуться до умирающего и продлить его жизнь, а вместе с ней – существование новорожденного Мира. Но такие удачи даже для выдающегося мастера вроде него огромная редкость. Обычно всё, что мы могли сделать, – вовремя унести свои задницы, чтобы не разделить судьбу реальности, исчезающей вместе со своим почти невольным творцом. Ты, кстати, тоже вполне мог так исчезнуть. К тому явно шло.
– Ты об этом когда-то рассказывал, – вспомнил я. – Реальность, где сидел в плену Лойсо Пондохва, вроде бы, родилась из подобного сна. Но мой поезд – это всего лишь поезд. Просто средство передвижения, не целый отдельный мир.
– А места, по которым он ехал? По твоему описанию как-то непохоже, что тебя прокатили по столичным окраинам и окрестным лесам.
– Да, пожалуй, – согласился я. И, подумав, добавил: – Но это было больше похоже на хаос обычного бесконтрольно протекающего сновидения, чем на какую-то иную реальность. Сумбурная каша из гор, небоскрёбов, звёзд и прозрачных сияющих рыб. С другой стороны, что я знаю о других реальностях? Весь мой опыт даже не капля в море, а часть этой капли. Несущественно малая часть.
– То-то и оно, – кивнул Джуффин. – Ну и потом, сны умирающих всё-таки довольно редко порождают целые миры. Махи говорил, что гораздо чаще они становятся просто видениями, миражами, наваждениями, которые только и могут – промелькнуть перед чьим-нибудь взором и исчезнуть прежде, чем случайный свидетель ущипнёт себя, чтобы привести в чувство. Но ты всегда был везучим. Вот и поймал чужую грёзу за хвост. И возможно, подарил новую жизнь – то ли самому сновидцу, то ли только его сновидению. А может, и не подарил. Растратить все силы далеко не всегда означает добиться успеха… впрочем, это я уже говорил. Чтобы разобраться, чем дело кончилось, мне надо увидеть этот поезд самому. Ну или наоборот, убедиться, что он больше не появляется. Поэтому давай сюда твой рисунок, должен же я хоть примерно представлять, что именно разыскивать. И не смотри на меня с таким отчаянием. Я не в Королевскую галерею картины отбираю. И вообще отродясь не был строгим критиком. Любую работу приму.
– Просто я ещё пассажиров в окнах не дорисовал, – объяснил я, подбирая с пола оброненный карандаш. – Люди – это очень важная деталь. Так отлично они там за окнами выпивали и целовались, что я захотел стать одним из них.
– А то тебе дома не наливают, – укоризненно сказал Джуффин.
– Наливают, – согласился я. – А вот целуют недостаточно активно. Но это, сам понимаешь, не к тебе лично претензии. А к мирозданию в целом.
– Не уверен, что ты обрадуешься, если мироздание полезет к тебе целоваться, – усмехнулся шеф. – Впрочем, может, тебе именно этого и не хватает для полного счастья? С тобой никогда не угадаешь.