Домик у Пашки ничем не замечательный: стандартное двухкомнатное строение, выкрашенное в голубой цвет. Такие домики ставит желающим «Горремстрой» за полторы тысячи рублей. Зато огород у Пашки самый тучный на улице. Что он там выращивает, узнать невозможно. Пашкин участок огорожен высоким и частым штакетником, сделанным, очевидно, на заказ: таких длинных штакетин мне никогда раньше видеть не приходилось. За штакетником идет плотная стенка малины, а уж внутри её находятся те таинственные злаки и корнеплоды, которые выращивает Пашка.
Можно только догадаться, что плодоносит у Пашки каждый сантиметр земли. Пашка не гуляет по участку (гулять там негде), он даже поливает грядки с крыльца— из шланга с разбрызгивателем.
Долгое время я не мог сообразить, чем меня ещё — кроме высоты и непроницаемости — смущает Пашкина ограда. Потом догадался: в ограде нет калитки. Калитки не оказалось и с тыльной стороны (Пашкин участок граничит с лесом, улицы дальше нет): тот же высокий штакетник, тот же сплошной малиновый экран.
Как проникает Пашка на свою плантацию — непонятно. Собственно, мне ни разу не доводилось видеть момент его прихода или отбытия. Пашка не приходит. Он материализуется. Вот нет, нет его — и уже артамоновские дамы начинают зубоскалить на этот счёт: дескать, Пашка-то! ай-ай-ай!.. Загулял мужик. Видать, какой-то другой «малинник» облюбовал, — как вдруг глянешь — а Пашка сидит на крыльце. Уже успел штаны скинуть, уперев кулаки в мясистые ляжки, тяжёлым взглядом из-под соломенной шляпы гипнотизирует заленившуюся без хозяина живность. И кажется, слышно, как, попискивая, пощёлкивая, испуганно карабкаются наружу растения, расталкивая белесыми головками комочки земли.
Иногда точно так же материализуются Пашкины гости — пара бледных молодых людей: то ли сын со снохой, то ли дочь с зятем. На узком крылечке бесшумно вырастают четыре острые коленки и две пепельные макушки. Лиц не видно: молодые люди сидят, уткнувшись в книги. В такие дни Пашке не остаётся места на воздухе, и он отсиживается в недрах домика. Время от времени он всё же появляется в проёме дверей, нависает над детьми и бдительным оком осматривает грядки. Вид у него при этом такой, словно он собирается прикрикнуть на петрушку, укроп, горох и прочих тунеядцев: «Ннно!.. Задремали, с-сукины дети!»
В дальнем углу Пашкиного участка, на деревянной площадке, подпёртой тремя столбами, установлен большой металлический бак. Назначение его — хранить воду для полива, но выглядит он угрюмо и жутко, как уэллсовский цилиндр из «Борьбы миров». И по вечерам, когда хозяин, дематериализовавшись, исчезает, начинаешь всерьёз думать: а не притаились ли в баке марсиане-наёмники, охраняющие Пашкин концлагерь?
Жена моя утверждает, что она узнала Пашку. Что это, дескать, не кто иной, как бывший её начальник, жуткий зануда и кулак Георгий Афанасьевич Козявко, с которым она когда-то давно работала в управлении «Второгнеупорсбыт».
Но мне кажется, что жена ошибается. Я даже догадываюсь, почему она путает Пашку с Козявко: у неё в воспоминаниях произошёл, как говорится, сдвиг по фазе. Дело в том, что я тоже узнал Пашку.
Это было года полтора назад, когда мы получили новую квартиру. Как-то поднимаясь к себе на седьмой этаж по белой, не отмытой ещё лестнице, я обогнал двух мужчин. Первый был одет в меховой комбинезон военной автоинспекции, второй — в добротное пальто с богатым каракулевым воротником. То есть выглядели они очень по-разному и шли не рядом (комбинезон отставал на полтора марша), но я сразу почувствовал: этих людей соединяет некая незримая ниточка. Так оно и оказалось.
— У тебя какая квартира? — негромко спросил тот, что в пальто.
Спутник его промолчал почему-то.
Тут меня толкнули в спину и повторили вопрос.
Я обернулся.
— Вы ко мне обращаетесь?
— Но, — сказал каракулевый воротник, глядя мимо моего плеча.
— Тридцать седьмая, а что?
Воротник не ответил, перегнулся через перила и крикнул: