...На объекте нашем вместо приземистых бараков возвышались холмы безобразных обломков. Всё это предстояло растаскивать, рассортировывать, складировать. «Салажата» ждали нас, рассевшись на ближайшем «холме» — семеро пышноволосых молодцов: бритых, бородатых и усатых, только усатых и только бородатых. Сидели они очень живописно, в разных плоскостях, как «Песняры» на сцене. Так и казалось, что вот сейчас они достанут из-за спин бандуры, ударят по струнам и запоют: «Косил Ясь конюшину...»
Помня о том, что мое молчание — наше будущее золото, я даже рта не раскрыл. Приспособил на капоте блокнотик и приглашающе махнул рукой. Парни подходили один за одним, называли фамилии. Серёжа выдавал каждому пару брезентовых рукавиц (он достал связку их из багажника), не забывая строго предупреждать:
— Рукавицы, товарищи, не бросать. Будем высчитывать.
Фирма была, чёрт возьми, солидной.
Потом Серёжа указал бригадиру — каковым оказался заросший до голубых доверчивых глаз блондин — что куда следует волочь, и велел завтра всем явиться с паспортами.
Дальше всё было просто.
На другой день после обеда мы сдали «объект» представителю «кожгалантерейки». Серёжа с представителем и паспортами студентов уехал на фабрику и через час возвратился, отягчённый полным расчётом.
Невиданные темпы работ, мой интеллигентный вид и Серёжины «жигули» так поразили воображение товарищей с «кожгалантерейки», что они не стали тянуть волынку с деньгами: решили ответить солидностью на солидность.
Первый раз в жизни я выдавал людям зарплату. «Песняры» возвращали Серёже рукавицы, получали взамен паспорта с вложенными в них десятками и, тряхнув кудрями, склонялись над ведомостью.
Через несколько минут Серёжа разорвал эту ведомость на мелкие клочки, мы поделили пополам оставшиеся пятьсот рублей — и фирма без лишних формальностей самораспустилась.
Вся операция не заняла и двух суток, а в карманах у нас лежало по месячному окладу начальника стройучастка. Даже привыкший к лихим аккордным заработкам Серёжа — и тот слегка ошалел. Про меня же и говорить нечего. Мы ехали с места диверсии опьянённые успехом, гордые и снисходительные. Мы чувствовали себя предприимчивыми героями Джека Лондона, только что застолбившими золотоносный участок, и, подмигивая друг другу, распевали весёлую песенку: — Деньги — что, они на улицах лежат...
...Дома я выложил деньги на край стола, долго стоял над ними, смотрел на плотную пачку захватанных руками пятёрок. И вдруг непроизвольно сделал шаг назад, попятился. Странное чувство овладело мною: деньги показались чужими. Не в том смысле чужими, что я ограбил кого-то или смошенничал. Нет, мне не было совестно даже перед лохматыми «песнярами». Они, по моим понятиям, отхватили вполне достаточно — за лёгкую тренировку мускулатуры. Сам я, правда, получил куда больше — и вовсе уж ни за что. Но не это определяло самочувствие. Я не казнился. В конце концов, таковы были правила игры: нам платили за конечный результат — и мы его добились.
Деньги не радовали — вот в чём дело. Не вызывали уважения к себе, не манили, не дразнили. Они ничего не олицетворяли, а главное — не будили воспоминания об усталости, о работе. И вообще, это были не деньги. Не те, то есть, деньги, которые я привык получать всю жизнь, которые измеряли мой вес и способности, вселяли в меня уверенность и достоинство.
«Псих! — обозлился я. — Ископаемый, замшелый псих — вот ты кто. До конца своих дней, идиот, ты будешь кататься на велосипеде...»
Так я обругал себя и снова посмотрел на стопку ассигнаций. Ничего, однако, не изменилось: посторонние, неинтересные бумажки лежали на столе. Захотелось даже, как ненужный хлам, смахнуть их в корзину. Не было рядом Серёжи, не было племени молодого, незнакомого, присутствие которого вселяло в меня здоровый цинизм, — и моя старомодность властно распустила жёлтые, отполированные когти.
...Бригадира «песняров», блондина с заросшей, как у фокстерьера, физиономией, я отыскал в общежитии пединститута легко. Бригадир, раздевшись до трусов, стоял в бытовке и гладил брюки. Я узнал в них те самые джинсы, в которых бригадир растаскивал обломки бараков. Видать, он успел состирнуть свои бессменные порты, высушить и теперь довершал операцию. Гладил брюки бригадир странно: не наводил стрелки, а уничтожал их.
— Вот, ёлки, — пожаловался он, — каждый раз утюжу и не могу свести. На джинсах стрелкам не положено быть... — Бригадир вздохнул: — Хорошо, у кого американские. Те без стрелок продаются. А у наших как запрессуют на фабрике, там потом, ёлки...