А сторож дядя Саша заболел. Так что мы теперь сами выходим в ночной дозор — по списку, составленному правлением. Сегодня вот как раз моя очередь.
В сумерки выхожу один я на дорогу — на улицу нашу Зелёную. В кармане у меня электрический фонарик, в руках — увесистая дубинка. Свободные от охранной повинности граждане провожают меня почтительными взглядами. У нас здесь уважают лиц выборных, назначенных, уполномоченных — а сегодня от меня зависит спокойствие населения, сохранность плодов и клубней. Меня смущает дубинка: я, пожалуй, перестарался — такую бы палицу в руки Добрыне Никитичу. А в моих, боюсь, она выглядит комично.
Я прячу дубинку за спину, степенно сутулюсь, шагаю неторопливо и крупно — не выказываю неуверенности.
На месте сбора, возле калитки сторожа меня дожидаются Артамонов и Викеша. В руках у Викеши черёмуховый шестопёр — с корнем вывернул где-то. Артамонов — в длиннополом дождевике, вооружённый двухметровой жердью, — точь-в-точь Иван Грозный.
— Здорово, мужики, — грубым, хрипловатым голосом говорю я.
— Здоров был, — степенно отвечают они.
Никаких легкомысленных «приветов», никаких цивильных «с добрым вечером». Мы ополченцы, стрелецкий наряд, три богатыря.
В довершение Викеша достаёт пачку махорки и принимается крутить цигарку.
— Сигареты кончились, — вильнув глазами, объясняет он.
У меня в кармане лежат элегантные «ВТ», но, чтобы не разрушить обстоятельность, мужицкость, окопную простоту момента, я говорю:
— Сыпните-ка и мне тоже. Подымим за компанию.
Начинает быстро темнеть, — и мы отправляемся в обход.
Объект наш — четыре улицы, считая одностороннюю Прибрежную, три переулка, главные ворота (здесь, правда, привязан пёс Байкал, он в случае чего подаст голос), один тайный лаз в изгороди, про который пискуновцы знать вроде не должны, и одна брешь — пустующий участок Васильченко, — про которую им хорошо известно. Стоять нам, поэтому, нельзя — мы непрерывно курсируем. Совершаем длинные переходы по Центральной улице, ныряя в заросшие переулки, внезапно появляемся на параллельных Зелёной и Прибрежной, ощупываем лучами фонариков тревожную васильченковскую брешь...
Поднимается над водой туман, сырее делается воздух, гаснут последние окна, всё ленивее птичья перекличка. Засыпают до утра пичуги, карпы в протоке, жучки и паучки. Только мы, как три привидения, всё блукаем по улице.
Супостат наш изобретателен и неутомим: где и когда нанесёт он удар — трудно предугадать.
Артамонов идёт чуть впереди нас с Викешей. Дождевик его издаёт металлический свист, шаркая о кирзу сапог. Жердь свою Артамонов взвалил на плечо. Тяжёлая — она клонит его долу.
Артамонов мается. Я догадываюсь об этом по всё усиливающемуся мрачному его сопению. У Артамонова комплекс: он помешан на прямоте, на откровенности, он возвёл эти качества в принцип, — роль дядьки Черномора начинает ему претить, и он, чувствую, вот-вот соскочит с зарубки.
Так оно вскорости и происходит. Артамонов тычет жердь в землю и с нервным смешком говорит:
— Чудесно! Взял он вилы и топор и отправился в дозор!.. Слушайте, товарищи дорогие, не знаю, как вам, а мне с этой палкой ещё страшнее, чем без неё. А ну как и вправду кого-нибудь скараулим? Что тогда? Бить их будем? Рёбра ломать?..
— Ну, рёбра не рёбра, — хмыкает Викеша, покачивая в руке свой «шестопёр», — а пугнуть гадов как следует не помешало бы.
— Нет, для чего мы дубьё взяли? — не слушая Викешу, вопрошает Артамонов. — Против кого вооружились? Вооружились ведь. По-серьёзному — не так себе. Вон какие мы грозные. Если возьмёмся кого-нибудь в три палки обрабатывать, да ещё вкус почувствуем — ого!..
Я, кажется, знаю, как ответить на вопрос Артамонова. Никого мы, разумеется, не возьмёмся обрабатывать, а палками вооружились потому, что сами боимся. Без них мы просто гуляющие, с ними — стража. Они гарантируют нам неприкосновенность. Короче, мы охраняем кооператив, а палки охраняют нас.
Впрочем, Артамонов сам находит ответ.
— Страх, — говорит он, — вот в чём дело. От страха человек берёт палку. И всегда он её от страха брал... Возьмёт от страха, а потом кому-нибудь по черепку, не трожь мою собственность!.. Мой стручок гороха... Слушайте, что с нами происходит, а? Мы же культурные люди.
— А ты брось, если смелый! — обижается Викеша. — Брось, что стоишь. Ты, может, боксёр? Самбист-разрядник? Ишь, запереживал: собственность, собственность. Нашёл собственников. — И тут Викеша неожиданно — наверное, даже и для себя — наносит Артамонову коварнейший удар: — Ты вот лучше скажи: почему это твою ограду поломать можно? И цветы вырезать? И велосипед свистнуть?.. А почему от ихнего мотоцикла нельзя гайку отвинтить? Вот давай опыт поставим: они завтра приедут протоку загаживать, а ты подползи втихаря — отвинти гайку. А я посмотрю, что будет... Они же тебе голову отвинтят. Да ещё с отвинченной головой в милицию сдадут.