А на деревню Верхние Пискуны, в том числе и на популярную улицу имени Дарвина, и правда, обрушилось нынче изобилие. Ударил невиданный урожай картошки, Дарвинцы прямо в открытых мешках выставляют её за ворота — в надежде, что какой-нибудь дачник соблазнится, купит. Но дачники равнодушно проходят мимо; у них свою некуда девать. Это весной они, привстав на цыпочки, заглядывали через заборы и клянчили униженно:
— Хозяин, продай ведро картошечки.
На что хозяин, успевший уже продать одно ведро и захмелиться на выручку, отвечал:
— Надо, дак лезь в подполье — нагребай. А мне туда спускаться до такой лысины...
Вчера мы с тестем облагодетельствовали одну тётку — попросили насыпать в рюкзак два ведра. Тётка, насыпая нам картошку, удивлённо жаловалась:
— Вон какая выдурила! Как пошла, как пошла... И ведь скажи ты, не пололи, не окучивали. Прямо и не знаю, куда девать.
— Не переживайте, — утешили мы её. — Весна придёт — всю разберут.
— Дак ведь дорога ложка к обеду.
— А-а. Это которая сухая рот дерёт? — догадались мы.
— Но! — радостно хохотнула тётка.
Подошёл тёткин сосед, почерневший, изнервничавшийся от долгого воздержания мужичок. Не подошёл, а подскочил, дёргаясь и злобно скалясь. В каждой руке он держал по крупной розовой картофелине. Он так сжимал их, словно хотел раздавить в песок, в крахмал.
— Сентифоль! — визгливо закричал мужик. — Гляди какая! Сентифоль-то!,.. Это что жа, пропадать ей? В крестину, в поперечину!
Жалко было мужика. Только что на его глазах счастливая соседка упрятала в карман денег на две «красненьких» и теперь поспешно завязывала мешки. И всего-то четыре шага не дошли мы до его сентифоли.
Мужик ударил себя картофелинами по голове и, горестно качаясь, пошёл к своим мешкам.
Трудные дни переживала улица имени Дарвина: был трвар, но не было денег.
...Викеша просидел у нас почти до обеда. Временами он выглядывал наружу, пытаясь по каким-то незримым приметам определить моральный дух гарнизона крепости, которую ему предстояло взять обратно.
Крепость угрюмо молчала.
В полдень явилось подкрепление.
Громко дудя в горны и стуча в барабаны, пришёл отряд пионеров и потребовал у растерянной Ирины Сигизмундовны выдачи Викеши.
Юные следопыты принесли чудное известие, тотчас же облетевшее наш мирный кооператив. Оказывается, всё лето пионеры школы N168 Заюлинского района шли по следам своего прославленного земляка, старшины второй статьи Викентия Павловича Смолярчука, геройски павшего под городом Таманью и похороненного в братской могиле. А ничего не подозревавший Викеша был, между тем, жив. Безобразно, преступно жив — настолько, что пил по ночам водку и закусывал семенными огурцами...
Пашка.
Продал свою дачу Пашка. Продал втихаря — мы узнали об этом случайно. Шли с женой мимо Пашкиной ограды, услышали лёгкий шорох, оглянулись и вздрогнули. Из зарослей малины глядела крючконосая старуха с распущенными седыми волосами.
— Ребятки, — сказала старуха низким голосом, — банку мне не откроете? — она протянула нам консервы «Завтрак туриста».
— Колупала, колупала — замучилась. Хоть зубами грызи. Да и зубов-то уж нет...
— Что же, вы это и едите? — заволновалась жена. — Вы бы сварили себе чего.
— Куды! — усмехнулась старуха. — Ты глянь, как они скочут. — Она показала руки. Руки её не просто тряслись — прыгали. — Сваришь с имя. До рта бы донести, прости меня господи.
— Да вы пойдёмте к нам — я вам борща налью свеженького.
— Что ты, девка! — испугалась старуха. — Молчи, не говори!.. Сама-то, сноха, ищо ничего, а сам-то съест, как узнает. Ходишь, скажет, по дворам — кусошничаешь.
Вот старуха-то, оказавшаяся Пашкиной матерью, и поведала нам под секретом про манёвр сына. В соседнем кооперативе «Локомотивщик» нарезали Пашке участок. Получил он его ещё весной и теперь достраивал там дачу, подводил под крышу. А эту продал. Ну, не продал ещё окончательно, а только приготовил к продаже: собрал урожай, вывез мебель, оставил одну раскладушку для матери, чтобы не ночевать ей на полу, пока она тут дачу караулит. Оставил он ей также недельный запас консервов, банку варенья и три буханки хлеба.
— Да мне много-то и не надо, — говорила старуха, добросовестно перечислив свои запасы. — Куды мне. Я вон хлебца отрежу да ягодки поклюю с кустов, какая осталась, — и сыта. Ровно воробей. Я уж своё отъела. Не в коня корм: помирать скоро. Пусть они живут, молодые. Вот продадут дачу — машину купят. Тут одне давали четыре с половиной тыщи, да сам не согласился. Шесть просит. Машины-то нынче тоже каких деньжищ стоят...