Метров сто мы прошли по тропинке вдоль главной улицы. Дальше надо было поворачивать направо и пробираться целиной. Снегу, действительно, нападало много. Разномастные, весёлые домики тонули в нём по самые окна. Я ещё не знал, который из них предназначен мне судьбой.
Савелий перехватил брюки у щиколоток прйпасёнными бечёвочками, уплотнившись таким образом, бульдозером попёр в снега...
Пропахав широкую борозду через два соседних участка, слегка запыхавшийся Прыглов остановился возле жиденького домика, сколоченного из вагонки.
— Вот, — сказал он, и глаза его вновь подернулись Грустью.
Отряхнув налипший снег, мы взошли на крыльцо. Савелий ударил в забухшую дверь. Домик зашатался.
— Это ничего, — пробормотал Савелий, возясь с ключами. — Ты не думай. Он только на вид такой. А вообще, крепенький. Мы его впятером раскачивали. По пьянке. На спор. И хоть бы хрен.
Сквозь решётчатые ставенки-жалюзи заглядывало солнце, полосатило фанерные стены. Впрочем, заглядывало солнце не только через ставни, но и Через Щели между стенами и потолком.
— Хотел забить плинтусами, — сказал, извиняясь, Савелий, — да не успел. Я же его только прошлой весной начал строить.
Зато Прыглов оказался запасливым хозяином. Он разгрёб снег под стеной домика и показал мне металлйческие коробки из-под кинолент, набитые гвоздями, шурупами, предохранителями, гнутыми шарнирами, болтами и гайками. Он выбрал одну гайку, кинул её в самый большой сугроб, похожий на копну, сугроб издал каменный, царапающий звук. «Кирпичи, — пояснил Савелий. — Тыща штук!» Он подставил лестницу, взобрался на чердак, просунулся до пояса в узенькую дверцу и вытащил ржавый, дребезжащий всеми сочленениями велосипед. «Видал коня?! Оставляю тебе. Катайся».
Всё было у Савелия: трехногий столик под деревцем — для чаепития на свежем воздухе, летняя печка, сложенная из кирпичиков, туалет в дальнем конце участка («Особняк на одно очко», — сказал о нем Прыглов). На внутренней стороне дверей «особняка» приколочен был какой-то, железнодорожный видать, плакат, исполненный на жести:
— А, старик? — кричал довольный Савелий. — Обалдеть можно!
Когда всё было осмотрено, наступил неприятный момент торга. Честно говоря, торговаться было лень. День стоял рекламный: солнечный, тёплый, ласковый. Вокруг сказочных домиков сказочно искрился снег. Капли с крыш пробивали в сугробах аккуратные норки. Томно пахло оттаивающей землей...
Всё же я, потоптавшись и прокашлявшись, начал:
— Ну и... сколько же просишь?
— Две, — ответил Савелий скучным голосом.
— Тысячи? — для чего-то уточнил я.
Савелий промолчал, и я почувствовал, как между нами возникает чугунное отчуждение.
Я снова прокашлялся и, превозмогая неудобство, спросил чужим утробным голосом:
— А как отдать?
На мягком, женственном лице Савелия вдруг стала натягиваться кожа. Впали щёки, упрямо прорезались желваки.
— Старик, — сказал он, не разжимая зубов — Давай не будем. Мне нужно ДВЕ тысячи.
Мне сделалось стыдно. Действительно, какого чёрта привязался к человеку! Ведь мне нужна дача? Нужна. Ну, вот... А ему нужны две тысячи. И всё. И квиты.
— Ладно, — улыбнулся я. — Две — так две. И мы с облегчением ударили по рукам.
По первой травке мы всем семейством выехали на Дачу.
Деревья стали нежные, бледно-зелёные, с ещё не набравшими мощь листиками. Посёлок из-за этого довольно хорошо просматривался. Повсюду в огородах копошились люди. Сгребали в кучки прошлогоднюю траву, жгли. На некоторых участках уже чернела весенняя пахота.
Мы приблизились к своей избушке и обнаружили, что она, ко всему прочему, ещё и на курьих ножках. Коварный Савелий умолчал про это. Под каждый угол домика была подставлена чурка — этим и ограничивался фундамент. Окружённый сугробами домик выглядел всё же поосновательнее.
Теперь же он казался таким ненадёжным, таким игрушечным, что я, опасаясь создать крен, не решался поставить ногу на крыльцо.
— И за такой сортир две тысячи?! — громко изумился тесть.
Я ткнул его локтем в бок и указал глазами на соседей. Никто не должен был знать, сколько мы отдали за дачу. В правлении кооператива её, со всеми потрохами, оценили в шестьсот девяносто рублей. Мы с Прыгловым скрепили документ своим подписями, и я, под бдительным оком председателя, отсчитал Савелию указанную сумму. Остальные деньги я вручил ему с глазу на глаз в подворотне. При этом Савелий, усугубляя впечатление тайной и нечистой сделки, жалобно шмыгнул носом — словно продавал свою бессмертную душу.