Местные власти приняли наши телеграммы, но у нас не было уверенности, что они их передадут. Шло время, ответа не поступало.
Вечером наш пароходик двинулся к городской пристани. Нам сообщили, что поскольку в тюрьме на всех арестованных мест не хватит, некоторые из нас будут помещены в городском арестном доме. Начальник красноводской полиции Алания зачитал список арестованных, которые подлежали помещению в этот дом. В этом списке значились Шаумян, еще 11 мужчин и пять арестованных с нами женщин. Меня в списке не было.
Я подошел к Шаумяну и сказал, что хочу находиться вместе с ним, так как не исключена возможность организации побега, а в таком деле я мог бы быть полезным. Шаумян ответил: "Хорошо, попробуй".
Обратившись к Алания, я сказал, что очень прошу поместить меня не в тюрьму, а в арестный дом. Он внимательно посмотрел на меня и, не спросив ни о чем, согласился. Я очень этому обрадовался.
Красноводск - город маленький. Арестный дом оказался недалеко от пристани, и нас пешком под конвоем быстро туда доставили. Мужчин разместили в одной камере, женщин - в другой.
Дом был одноэтажный, в нем шесть камер - по три с каждой стороны коридора. Во дворе находился небольшой домик, где жил начальник арестного дома. Камера, в которую нас поместили, была со сплошными нарами вдоль одной стены. Асфальтовый пол. Не было ни матрацев, ни подушек, ни одеял и никакой мебели, кроме обычной тюремной параши в углу. Старшие товарищи, устроившись на нарах, легли спать, а кто помоложе - человек шесть - легли прямо на пол.
Прошло три томительных дня. В Красноводске стояла удушливая жара. В камере было крайне тесно. На прогулки не выпускали, кормили плохо. Однако не это нас волновало - большинство были в тюрьме не впервые, обстановка была привычной. Чувствовалось, что каждый про себя думает о неопределенности нашей судьбы.
В первый же день пребывания в арестном доме, под вечер, дверь камеры открылась, вошел плотный мужчина в полувоенной форме лет под пятьдесят и с ним еще два или три человека. Как потом мы узнали, это был глава красноводского контрреволюционного правительства Кун со своей свитой.
Они стали выяснять, кто из нас Шаумян, Джапаридзе, Азизбеков. Каждого осматривали, как бы изучая. Джапаридзе спросил о причинах нашего ареста, о предъявляемых обвинениях. Они ответили, что сами не знают. О нашем аресте они-де донесли правительству Закаспийской области и ждут ответа, что с нами делать.
В первом часу ночи с 19 на 20 сентября нас разбудили. Пришел опять Алания с группой каких-то высших чинов. Некоторые из них были явно навеселе. Как потом мы узнали от надзирателя, среди них были председатель эсеровского закаспийского правительства в Ашхабаде Фунтиков, Кун и еще несколько членов их правительства.
Алания объявил, что по решению закаспийского правительства часть арестованных сегодня будет переведена в Ашхабадскую центральную областную тюрьму, где их будут судить, а остальные будут освобождены. Он стал зачитывать список товарищей, подлежащих переводу в Ашхабадскую тюрьму. Все мы встали с мест.
Когда список был зачитан и меня в нем не оказалось, я понял, что попал в группу, подлежащую освобождению. Подойдя к Шаумяну, я сказал, что хочу просить, чтобы меня включили в их группу: меня не покидала мысль об организации побега. Посмотрев на меня, Шаумян ответил: "Попробуй".
Обратившись к Алания, я сказал, что хочу быть с товарищами, переводимыми в Ашхабад. Он ответил, что не имеет права вносить какие-либо изменения в список.
Тогда Шаумян, отведя меня в сторону, сказал: "Это ничего, что твою просьбу отклонили. Вас освободят - ты вместе с Суриком и Левой (сыновья Шаумяна) постарайся пробраться в Астрахань, оттуда - в Москву, встретишься с Лениным, расскажешь ему обо всем, что здесь с нами произошло. От моего имени вы сделаете предложение арестовать нескольких видных правых эсеров и меньшевиков, объявить их заложниками и предложить закаспийскому правительству в обмен на нас".
Я ответил, что, конечно, все это сделаю. Тогда Шаумян подошел к Сурику и Леве, положил им руки на плечи и сказал: "Вам надо вместе с Анастасом добраться до Астрахани, а затем в Москву, к Ленину. Передайте маме, - сказал он, - чтобы она не волновалась. Скоро мы будем вместе".
Мы стали тепло, по-братски прощаться. В те минуты мы не сомневались, что всех нас освободят, и нам в голову даже не могла прийти мысль, что на следующий день наших товарищей уже не будет в живых. Только во взгляде Шаумяна, когда он со мной прощался, я почувствовал какую-то скрытую тревогу.
Чем руководствовалось закаспийское правительство и представители английского командования, составляя список 26 из 35 арестованных товарищей, видно из письменного показания, данного в июне 1925 г. Суреном Шаумяном, допрошенным в качестве свидетеля на процессе по делу Фунтикова:
* * *
"В середине августа 1918 года мы были арестованы в Баку правительством англо-эсеро-меньшевиков. В числе арестованных были кроме 25 погибших впоследствии товарищей еще: Мудрый, Месхи, я - Сурен Шаумян, Самсон Канделаки, Клевцов - итого 30 человек.
Тюремным старостой был Корганов (из 26), у которого находился список всех арестованных, по которому он раздавал провизию, принесенную нам товарищами с воли.
За несколько дней до занятия турками Баку и нашим "освобождением" из тюрьмы заболел дизентерией тов. Канделаки, и его поместили в тюремную больницу. Поэтому из списка довольствующихся он был вычеркнут.
Я был освобожден за два дня до эвакуации из Баку на поруки. Моя фамилия также была вычеркнута из списка.
Месхи, Мудрый и Клевцов с нами на Красноводск на наш пароход не попали и на каком-то другом судне вместе с беженцами попали в Петровск (к бичераховцам), а оттуда пробрались в Советскую Россию.
Когда нас арестовали в Красноводске, у старосты тов. Корганова при обыске случайно нашли список, о котором я говорил выше. После этого уже стали арестовывать и вылавливать из общей массы беженцев (600 чел.) по этому списку.
Кроме имевшихся в списке арестовали еще нескольких товарищей, а именно: 1) Анастаса Микояна, 2) Самсона Канделаки, 3) Варвару Джапаридзе, 4) меня, 5) моего младшего брата - Леона, 6) Ольгу Фиолетову, 7) Татевоса Амирова, 8) Марию Амирову, 9) Сатеник Мартикян и 10) Маро Туманян. Всех перечисленных красноводские власти не знали и арестовали лишь по указаниям провокаторов из числа беженцев. Лишь Татевоса Амирова они знали как известного советского партизана, поэтому его впоследствии добавили к цифре "25", и таким образом получилась цифра "26".