Так Ниночка впервые узнала, что у нее родилась дочка. С усилием глотая горячую соленую жидкость, она жмурилась и пыталась рассмотреть все вокруг. У стены были стопками сложены матрасы, каркасы кроватей стояли друг на друге до потолка, крошечное окошко занавешено простыней. Роль послеродовой палаты выполнял сарай.
Откуда-то снизу, как будто из-под кровати, раздалось кошачье мяуканье. Тетя Тоня поставила чашку с бульоном на пол и подняла что-то крошечное, издающее эти мяукающие звуки.
– Це вона, твоя красавица. Маленька, але ж бачишь скїльки силы – як за жизь-то держится, а?
На руках у тети Тони был белый сверток с абсолютно красным пятном лица и широко раскрытым ртом. Тетя Тоня положила ребенка Ниночке на грудь.
– Ты последи за ней, голуба моя, я щас молока принесу, їсти вона хоче, пора вже кормить-то.
Ниночка почувствовала, как под еле весомым детским тельцем тяжестью наливается грудь. Качнула головой.
– Я… покормлю…
Слова прозвучали как скрип половицы – также тихо и шершаво. Тоня присела на кровать и помогла Ниночке приложить ребенка к груди. Девочка с жадностью ухватилась за источник пищи, и Ниночка поморщилась от боли. Из-под пеленки выглядывала прядь огненно-рыжих волос – Ниночка сморщилась сильнее – папашино наследие…
Через три дня Ниночка вышла из госпитального сарая с крошечным, относительно белым свертком на руках. Пошатываясь она медленно шла по улицам, часто останавливаясь чтобы отдохнуть. Вслед за ней поднимался весьма ощутимый шлейф любопытных взглядов и тихий шепоток, но Ниночке было совсем не до того. Главное – дойти до дома.
– Аааааа, явилася, шлюха курляндска??? Со свїим выродком??? И таперича, значица, мы тоби кормить довжны??? И вот це теж???
Маруся попыталась выхватить у Ниночки сверток, но та присела на корточки и закрыла ребенка собой.
– Шо, в больничке у фрицев п…дой своей помаячила, а теперича к нам??? Ах ты, курва!
– Маруся, залишь її!
Мать вышла из дома на крики, остановилась в дверях.
– Не бачишь, шо плохо ей! Шо ты накинулась как муха на гнилое мясо? Це ж твоя сестра!
– Вона нас позорит, а ты її защищаешь?
– Очнися, убогая! Обернися вокруг! Перед кем позорит? Кого ты в позорщики записала-то, а?..
Ниночка сжимала свой драгоценный сверток все крепче и крепче, пытаясь головой зарыться в пеленку, чтобы ничего этого не слышать. Даже детский плач не мог остановить потоки брани…
И потянулись страшные времена. Хотя, казалось – куда уж страшнее. Еды было все меньше, погода была все холоднее, немцы все злее, война все ощутимее. В селе почти не осталось мужчин, – и стариков, и детей-подростков – всех забирали в лагеря. Но маленькая рыженькая девочка ничего об этом не знала. Она училась переворачиваться на бочок, ползать, вставать, делать первые шаги и произносить первые слова как любой другой ребенок. Она очень быстро поняла, что плакать нельзя, просить ничего тоже – все равно не дадут – в крайнем случае, будут плакать в ответ, да и только. Но у дяди повара, который прятал ее в подвале во время бомбежки, есть хлеб и очень вкусные белые кубики. Как-то он отдал им с мамой ведро старой картошки – такой же сморщенной, как бабулино лицо – и мама приготовила очень вкусные картофельные оладьи. А дядя доктор смастерил для нее тряпичную куклу и подарил конфету в красивой обертке – мама плакала, когда малышка показала ей свои сокровища, но отобрать не посмела. Она сказала, что с конфеты можно снять красивую обертку и съесть то, что внутри, – будет вкусно, но девочке это показалось кощунством.
Ниночка и сама видела, что ее рыжеволосое чудо способно вызвать улыбку на лице у любого, и ненавистные фашисты не были исключением. Непонятно почему, но при имени Люда они морщились – гораздо позже Ниночка узнала, что в немецком языке слово Luder имеет крайне неприглядное значение. Сами собой подобрались производные формы имени – Людана и Мила. Казалось, эта девочка была единственным источником света в поселке – ее звонкий, заливистый смех был настоящим чудом для всех окружающих. Поразительно как часто она смеялась – определенно больше чем все жители и захватчики в округе вместе взятые. И все они непроизвольно тянулись к маленькому солнышку. Она была крошечная, – казалось, едва доставала до колена взрослого человека, – рыжие кудряшки шаром охватили голову, как пушинки на одуванчике – в свои почти три года такая самостоятельная и шустрая!.. И смех – как будто колокольчики звенят.