Мари-Лор кивнула.
– Все, что ты говоришь о нем, правда. Я помню этот шарм, это мощное мужское обаяние, и, конечно, ты знаешь его лучше, чем кто-либо. Не буду спорить – твои доводы весьма весомы. ЗНачит, было что-то еще, что заставило его совершить этот роковой шаг.
– Верно. Но что же могло так подействовать на него?
– Даже и пытаться строить предположения я не буду. Просто не знаю. Во всяком случае, мы знаем, что это не связано со здоровьем, потому что вскрытие обнаружило бы любую серьезную болезнь. Возможность насилия полиция исключает. Значит, это не убийство. Эта идея настолько противоестественна, что о ней и думать не стоит.
– Таким образом, ты считаешь, что он убил себя. Так, Мари-Лор?
– Да, так. Какой еще можно сделать вывод? Мы только не знаем, почему он это сделал, вот и все.
Мы с ней посмотрели друг на друга. Обе были растеряны.
Наконец, она сказала:
– Давай согласимся, дорогая, что мы никогда не узнаем причины. Единственный человек, который мог бы рассказать нам о ней, мертв.
12
По дороге из замка к «Vieux Moulin» я обдумала все, что сказала Мари-Лор и мне стало гораздо спокойней.
Моя верная подружка всегда очень рассудительна, и этот раз не был исключением. Она помогла мне примириться с тем, что Себастьян убил себя. Все очень просто, ведь другого объяснения его смерти не существует. В самом начале мысль об убийстве пришла мне в голову, но мимолетно: я приписала смерть естественным причинам – сердечному приступу или инсульту. ПОэтому звонок Джека так потряс меня. Самоубийство – последнее, что могло придти мне в голову.
Но Мари-Лор напомнила мне, что люди никогда не знают друг друга по-настоящему, как бы близки они ни были, не знают, что происходит в душе у другого. И иногда они совершают странные поступки. В сущности, подруга помогла мне увидеть происшедшее в новой перспективе, и впервые с тех пор, как нашли тело Себастьяна, мое напряжение ослабло.
Была почти половина седьмого, когда я вернулась домой. Над зазубренной каймой темных холмов садилось солнце, бледно-голубое небо становилось переливчато-серым, жемчужным. Когда я свернула с грязного проселка на свою дорогу, уже почти стемнело.
Поставив машину, я тут же прошла в дом и поднялась в свою спальню, не сообщив Фил, что я приехала. Времени, чтобы привести себя в порядок, остается мало, а скоро приедет Кит отвезти меня в ресторан.
Сняв джинсы и свитер, я накинула халат и освежила макияж. Причесавшись и надушившись, я надела бежевые брюки, шелковую кремовую блузку и бежевые туфли. Вынув из гардероба черный блейзер, накинула его и пошла в кухню.
Фил стояла у стола, наполняя ведерко для вина кубиками льда.
– Это вы, миссис Трент? Мне показалось, что я слышала, как вы приехали. Это я для «Сансерры». Открыть ее, как вы думаете?
– Привет, Фил, а почему бы и нет? – я взглянула на часы. – М-р Тримейн скоро появится, обычно он не опаздывает. Знаете, Фил, так похолодало; наверное, мы посидим с ним в доме. В библиотеке.
– Хорошая идея. Развести там огонь?
– Нет, спасибо. Пожалуй, не стоит. Через полчасика мы поедем обедать.
– Тут для вас две записки, на кухонном столе.
Я достала записки из-под маленького старинного плоского утюжка, служившего пресс-папье, и быстро просмотрела их. Ренни Джексон, мой лондонский издатель, сообщал, что будет в Экс-ан-Прованс на следующей неделе, и спрашивал, не сможем ли мы вместе позавтракать. Он обещал позвонить в понедельник договориться о дне встречи. Другое сообщение было от Сэнди Робертсона, редактора лондонского «Санди Таймза», с которым я работала. Ничего важного, было написано рукой Фил. Позвонит завтра.
– Это точно, что господин Робертсон не ждет сегодня моего звонка, Фил?
– Да, совершенно точно. Он сказал, что уходит из редакции и просто хотел поболтать с вами на светские темы.
– Ясно. – Я скатала записки в шарик и отдала их Фил, чтобы она их выбросила, как раз в тот момент, когда у входной двери громко прозвонил звонок.
– Наверное, господин Тримейн, – сказала Фил.
– Я открою, – я поспешила к двери.
Я удивилась, увидев, что Кит подтянут и хорошо выглядит, несмотря на свой жесткий рабочий график, которого он строго придерживался последние несколько месяцев.
– Ты, Вивьен, отрада для усталых глаз! – воскликнул он, расплываясь в улыбке.
И не дав мне сказать ни слова, обхватил меня обеими руками и прижал к себе.
Потом, ослабив хватку, легко прикоснулся к моим губам и оглядел, держа на расстоянии вытянутой руки.
– Ты выглядишь великолепно, просто великолепно, Вивьен!
– Ты тоже, – улыбнулась я, – и вовсе не кажешься утомленным, как ты заявлял.
– И все же я утомлен. Но воспрял, как только узнал о твоем приезде. – Обняв за плечи, он провел меня через холл. Он был явно рад видеть меня.
– Поскольку сегодня похолодало, я решила, что мы посидим в библиотеке, – сказала я. И добавила: – Я рада видеть тебя, Кит.
– И я. Мне казалось, что ты уехала навсегда. Теперь ты здесь останешься, надеюсь?
– Слава Богу, да. Нужно заняться своей книгой и кончить ее к марту.
В дверях библиотеки мы встретили Фил: Кит приветствовал ее, как обычно, – весело. Мы вошли в комнату. Здесь от пола до потолка стояли книжные полки, здесь я разместила старую прованскую мебель.
Кит сказал, обернувшись ко мне:
– Это моя любимая комната. Ты так здорово все здесь устроила.
– Спасибо, – отозвалась я и подошла к столу, куда Фил поставила ведерко с вином и кубиками льда и два стакана. Я налила вина.
– Ура! – сказал Кит, чокаясь со мной. – Добро пожаловать домой, прекрасная дама. Здесь по вас соскучились.
– Я тоже соскучилась по тебе.
– Надеюсь, – ответил он и опустился в кресло, стоящее у большого окна, специально проделанного в таком месте, чтобы из него открывался красивый вид на сад.
Я села на диван напротив, откинувшись на мягкую кожу, глянула на Кита, и вдруг мне в голову пришла мысль, что я действительно соскучилась по нему. До сих пор я этого как-то не осознавала.
Кристофер Тримейн был привлекателен на любой вкус. Среднего роста, стройный, гибкого телосложения, с копной темно-белокурых волос, с лицом первого ученика колледжа. Увидев его впервые, я подумала, что он похож на любимца всей Америки, гоняющего мяч на футбольном поле. Ему было сорок два года, он то же родился в Нью-Йорке, как и я. Во Франции он жил вот уже восемнадцать лет, и здесь его обожали и считали одним из лучших импрессионистов его поколения; в Прованс он переехал года два тому назад.
Умные и строгие глаза Кита перехватили мой внимательный взгляд.
– Что случилось? – спросил он. – У меня на лице грязь?
– Нет, я просто подумала, в какой ты прекрасной форме и какой у тебя здоровый вид. Гораздо здоровее, чем когда я уезжала в июле. – Я лучше себя чувствую. Это все работа, наверное. Живопись, напряженные физические и умственные усилия меня просто возродили.
– Я знаю, о чем ты говоришь, работа и меня тоже всегда исцеляет.
– Вив… послушай, я хочу кое о чем спросить у тебя… – Он остановился.
– О чем? – быстро спросила я, подметив необычные нотки в его голосе. – Что такое?
– Я хочу разобраться в этом, прежде чем мы отправимся обедать. Когда я собирался к тебе, я услышал по телевидению сообщение о Себастьяне. Очевидно, стали известны результаты вскрытия… – Он опять резко замолчал и тревожно посмотрел на меня.