– Ну что? – взволнованно спросил Корки.
Я задумался.
– Конечно, старина, я видел ребенка всего один раз, да и то не больше минуты, но… Он, если не ошибаюсь, и в самом деле на редкость противный младенец, правда?
– Но ведь не до такой же степени, как на моем портрете?
Я снова всмотрелся в портрет, и совесть не позволила мне покривить душой.
– Нет, старина, вы чересчур увлеклись.
Корки нервно откинул пятерней волосы со лба и застонал.
– Вы правы, Берти, конечно, правы. Какая-то чертовщина творится с этим проклятым портретом. По-моему, мне нечаянно удалось сделать то, чего всегда добивался Сарджент, – написать душу модели. Я проник сквозь оболочку внешнего, поверхностного, и изобразил на полотне душу ребенка.
– Помилуйте, у новорожденного младенца и такая черная душа? Когда бы он успел так погрязнуть в пороках? Что вы скажете, Дживс?
– Я склонен согласиться с вами, сэр.
– У него… Корки, у него какой-то странный плотоядный взгляд, вы не находите?
– А, вы это тоже заметили? – спросил Корки.
– Любопытно было бы найти человека, который не заметит.
– Я ведь чего хотел? Хотел придать этому пащенку выражение повеселее, а вместо этого написал забулдыгу.
– Именно это я и хотел сказать, дружище. Такое впечатление, будто он попал на грандиозную попойку и разгулялся вовсю. Вам так не кажется, Дживс?
– Да, сэр, младенец находится в явном подпитии.
Корки хотел что-то сказать, но дверь отворилась, и в студию вошел дядюшка.
На миг воцарился дух радости, веселья и всеобщего благоволения. Старикан пожал мне руку, хлопнул Корки по спине, провозгласил, что день нынче выдался просто на удивление, постукал себя по брючине тростью. Дживс растворился на заднем плане, и дядюшка его не заметил.
– Итак, Брюс, итак, мой мальчик, портрет наконец-то готов… а он в самом деле готов? Неси его сюда, показывай. Ну что ж, поглядим, посмотрим. Какой прекрасный сюрприз для твоей тетушки. Где же он? Сейчас мы…
И вдруг до него дошло. Он не был готов к такому удару, даже отшатнулся.
– А-а-а-а! – завопил он.
Потом наступила предгрозовая тишина. Давно я не чувствовал себя так неуютно.
– Это что, такая шутка? – зловеще спросил он наконец, и от его голоса по студии загуляли ледяные сквозняки.
Скорее на выручку старине Корки, это мой долг.
– От портрета лучше отойти подальше, – посоветовал я дядюшке.
– Золотые слова! – рявкнул он. – Именно подальше! Желательно на край света, чтобы и в телескоп не разглядеть! – И он набросился на Корки, как неукрощенный лев из джунглей на кусок мяса. – И на это… на эту мазню ты столько лет тратил свое время и мои деньги! Да я бы тебе свой забор покрасить не доверил! Я заказал тебе портрет, думал, ты хоть чему-то научился, а ты? Намалевал карикатуру для комикса! – Он ринулся к двери, злобно рыча и в бешенстве колотя хвостом. – Все, с меня довольно. Хочешь и дальше валять дурака и бездельничать, художника из себя изображать – на здоровье. Но я тебе приказываю, племянничек: явишься в понедельник утром ко мне в контору, выкинешь из головы свои бредни и будешь служить, давно уже следовало, пять лет даром пропало. Начнешь с самого низа и станешь пробиваться наверх, иначе ни цента, ни единого цента, ни полцента… тьфу!
Дверь захлопнулась, мы остались одни. Я выполз из своего бомбоубежища.
– Корки, дружище, – еле слышно прошептал я.
Корки стоял и обреченно глядел на портрет. Взгляд затравленный, на лице тоска.
– Все, это конец. – Голос у него сорвался.
– Что вы теперь будете делать?
– Что буду делать? А что мне остается? Если он перестанет давать мне на жизнь, придется бросить живопись. А он грозился, вы сами слышали. Пойду в понедельник к нему в контору.
Я решительно не знал, что сказать. Уж мне-то было известно, какое отвращение вызывает у него дядюшкин бизнес, и я чувствовал себя до крайности неловко. Все равно, что пытаться завязать светскую беседу с человеком, которого только что приговорили к двадцати годам тюрьмы.
И тут в тишине прозвучал спокойный голос:
– Если позволите, сэр, я мог бы дать совет.
А, Дживс. Он выступил из тени и тоже рассматривал портрет. Клянусь вам, я напрочь забыл, что Дживс здесь, с нами, это обстоятельство даст вам представление о том, как ужасен был в гневе дядя Александр.
– Не знаю, сэр, упоминал ли я когда-нибудь при вас некоего Дигби Тислтона, у которого был какое-то время в услужении? Может быть, вы даже с ним знакомы. Он был финансист. А сейчас он – лорд Бриджворт. Так вот, он любил повторять, что выход всегда есть. В первый раз я услышал от него эти слова, когда публика отказалась покупать патентованное средство для удаления волос, которое он рекламировал.