— Наконец-то, Колян. Уж думал ехать восвояси, не дождавшись тебя. Какая-то грымза из гардероба сказала, что ты в библиотеке. Какого чёрта тебя понесло в библиотеку в такую рань?
— Я не был в библиотеке. — Самоваров с удовольствием пожал большую твёрдую Стасову ладонь. — Это отговорка для дирекции. Я дома спал.
— А! — обрадовался Стас. — Слава богу. А я уж думал, что ты рехнулся. Слушай, нельзя у тебя тут чайку попить? Устал, как свин. Утро мерзкое. Я один за всех: эпидемия гриппа. Ночь не спал. Сейчас дежурство Федченко, а у него температура. Такой жеребец, а пил воду из крана — и бряк в обморок. «Скорая» увезла. Китайский грипп.
Болезни не брали железного Стаса, даже китайский грипп. В Стасовом сером лице соединялись твёрдость бойца и мрачная усталость, вызванная мерзостями мира. На щеках, словно бы подчёркивая характер, аскетически серели «рытвины», именуемые в народе «собачьими ямками».
В мастерской Самоварова Стас мог отдохнуть душой. Не чулан: здесь не было ни частокола метёлок, ни вёдер, ни гнусного кома килечных внутренностей на мокрой газете, ни трупа, ни Кая Метова. Здесь хорошо и горьковато пахло деревом и лаком, стояли реставрируемые Самоваровым стулья и шкапчики, все из хороших домов, сделанные из ореха, бука, карельской берёзы. Вещи и инструменты Самоварова пребывали в идеальном порядке, а с громадного немецкого календаря за 1974 год взирала принцесса Сибилла Клевская. Стас не умел создавать вокруг себя уют, а потому с особенным вкусом раскинулся на самоваровском скрипучем полуантикварном диване. На столе перед ним появились фарфоровые чашки и коробка с печеньем. Самоваров сыпал в жестяное лукошко электрической кофеварки хороший чай.
— Да, устроился ты! — обобщил Стас картину, полюбовавшись на самоваровскую идиллию. — Прямо дворянское гнездо. Стулья сам делал?
— Нет, конечно, только реставрирую. Ещё фарфор склеиваю. Вот за часы последнее время стал браться — занятно.
— Да, это не наша жизнь собачья, — согласился Стас. — Ведь ваш сантехник — у меня третий выезд за утро. И ночью тоже покоя не дали, две драки. Конечно, общежития и казино эти драные на то и есть, чтоб морды там бить. Но сегодняшнее утро! Хоть романы пиши. В семь ноль восемь — террористический акт. Взрывище на Восьмой Карелофинской. Это что-то отдельное! Дебил семнадцати годов решил изобразить из себя крутого (а может, в самом деле к какой банде прибился, это ещё узнать надо). Сляпал взрывное устройство. В хибаре держать его не решился: там мать, бабка, дед весь день дома — все друг на друге. Сообразил подклеить свою дрянь в сортире под очко (сортир в лучших традициях, дощатый). Утром сегодня младший братец этого крутого — чуть ли не четвёртого класса козявка — заперся в сортире и давай курить. Дед лезет по нужде, дым чует, стучит, ругается, малец струхнул, сигаретку кинул — и тут рвануло! Сортир, внук, дед, тонна дерьма — всё на воздух. Этим двоим кое-какие конечности переломало, а дом до крыши уделан, как торт «Прага» шоколадом. Даже соседям досталось. До сих пор кажется, что от меня воняет.
Стас подозрительно принюхался к рукаву своего ненового пестрядинного пиджака и только после этого хлебнул чаю. Самоваров налил чаю и себе, сочувственно покачал головой.
— Только вылез из дерьма — пожалуйте на кражу, — продолжал Стас. — Старуха ночевала у подружки, чуть свет прибежала домой, а там всё вверх дном, хотя дверь заперта. Смотри, что взяли.
Он вынул из внутреннего кармана, откуда-то из-под мышки, свёрнутую бумагу, расправил и стал читать:
— «Брошь, с четырьмя бриллиантами жёлтой воды, три с половиной карата каждый, и одним топазом». Работы, заметь, Карла Фаберже. Дальше: «Серьги середины XIX века. Золото, бриллианты, кораллы, эмаль. Брошь — камея на ониксе, тоже XIX века». Ещё какие-то четыре кольца с чёрт-те знает чем, сапфиры вроде и всё такое. Что, нехило? Мог ты вообразить, что ещё водятся такие старушки? — Стас торжествующе посмотрел на Самоварова и хмыкнул: — Да, вдобавок стащили коробку с какими-то письмами и открытками. Насчёт коробки бабка особенно убивается. Отыщите, мол, поскорее мои бумажки. Ну, тут у нас не заржавеет, квартирант у неё подозрительный. Ваш покойный алкаш — тоже не загадка века. Поедем сейчас напарника брать, этого, как его…