Самоваров подошёл к окну, ещё раз со вздохом глянул и тёмный двор. Двор был глухой. пустой, а за ним — непроглядная тьма, которая утром материализуется в безлюдный сквер, теперь, в ноябре, голый и редкостно унылый.
Бежать надо будет тихонечко, мимо флигеля, к центральному входу. Там перелезть через декоративную ограду… И куда отправляться? В милицию? Это полторы троллейбусных остановки. Или, как некогда Баранов, в штаб ОМОНа? Тот совсем рядом. Самоваров взял нож и ловко полоснул лезвием по им же самим заклеенной щели между оконными створками (переклеивать придётся!). Затем разрезал все аккуратно заделанные бумагой щёлки и сильно дёрнул за ручку. Чёрт, забыл шпингалеты открыть! Дёрнул ещё раз. Стылая, смёрзшаяся, покойно расположившаяся зимовать рама туго подалась. Дунул в лицо холодный ветер с металлическим морозным привкусом. Ася удивлённо наблюдала за манипуляциями Самоварова, но тут не выдержала, спросила громко, с паническим испугом:
— Что ты собираешься делать?
— Я собираюсь выйти на улицу, — тихо сказал Николай.
— Со второго этажа?
— Да! Вернее, с замечательного респектабельного, высокооконного генерал-губернаторского бельэтажа. Хорошая у меня мастерская, хоть и в боковом крыле, а?
— Высоко ведь!
Самоваров высунулся наружу. Прямо под его окнами располагалась солидная мусорная куча. Всё же не асфальт, не кирпичи! Вполне приемлемая куча: крашеная штукатурка, ссохшиеся тряпки, опилки. Да он и не собирался прыгать. Он прикрыл окно, чтобы не дуло, и сел на диван рядом с Асей.
— Слушай меня, — сказал серьёзно. — Я сейчас выйду на улицу, а ты погаси лампу и сиди здесь тихонечко, пока я не вернусь. А если я не вернусь, сиди тихонечко до утра. Хочешь — вздремни, главное, чтобы тихо было. Ты ведь темноты не боишься, я правильно понял? Ну и не бойся. Всё скоро кончится.
Ася слушала не мигая и вдруг вцепилась в него костлявыми руками:
— Не ходи! Не ходи! Пусть уж они… не ходи, они же тебя убьют!
Самоваров отрывал от пиджака цепкие пальцы, но она снова хватала его с непостижимым проворством обезумевшего животного. Самоваров прекратил сопротивление, дал обвить себя нерасторжимым, как морской узел, объятием и придушенно захрипел;
— Ты что, ополоумела? С чего ты взяла, что я к ним пойду? Разве я кретин? Я вылезу сейчас во двор и сбегаю в милицию. Надо же им дать знать, что золото заменили кирпичами. Пусть-ка их застукают на месте преступления! Чего тут опасного? Дело десяти минут. Пусти!
Ася подержала его немного, посоображала и, наконец, ослабила хватку. Самоваров встал, расправился, сдвинул на место скособочившуюся во время возни с Асей одежду и вытянул придавленную шею.
— Чёрт знает что! Ася, будь умницей, сделай всё как я сказал. Лампу давай прямо сейчас потушим. Вот так. Когда я вылезу, прикрой окно: дует вон как — и пыль несёт. А тут у меня вещи ценные, ковчежец твой стоит. Всё, пока.
Он влез на широкий подоконник, распахнул створки окна, выпрямился во весь свой рост, во всю высоту представительного генерал-губернаторского окна. Глянул вниз. «Ну, давай, супермен!» Сзади со свистом и всхлипами дышала Ася.
Глава 16
СУПЕРМЕН САМОВАРОВ
Самоваров действительно не собирался прыгать с бельэтажа в мусорную кучу. Не с его протезом проделывать такие штучки. К тому же под симпатичной драной плёнкой мог оказаться зубодробительный обрезок водопроводной трубы или какая-нибудь чугунная гадость с ограды. Осторожный Самоваров задумал спуститься по водосточной трубе. Она была новенькая, блестела ещё рыбьим серебром, а крепления её, хоть и довольно ржавые, восходили к генерал-губернаторским временам, стало быть, были глубоко и прочно вогнаны в стену. Старомодное сползание во вкусе покойного Жана Маре показалось Самоварову менее хлопотным и рискованным, чем лихой прыжок из окошка. К тому же прыжок невозможен без пяти — семи репетиций и груды излюбленных каскадёрами пустых картонных ящиков из-под помидоров, которые здорово смягчают падение.
Самоваров ещё раз хорошенько всё взвесил, потянулся влево, прильнул к шершавосыпучей оштукатуренной стене и осторожно поставил живую ногу на неширокий карниз, бог знает зачем присобаченный вдоль бельэтажа неким, как писалось в музейном буклете, «неизвестным архитектором середины XIX в.». Лепной этот карниз здания не красил. Перемудрил с ним неизвестный архитектор — либо дурил со скуки, либо обладал пророческим даром и прозревал сквозь века, что реставратору мебели Николаю Самоварову понадобится зачем-то лезть к водосточной трубе. До трубы было всего полтора шага, и поэтому, когда на карниз ступила самоваровская, как он говаривал, костяная нога, малопослушная и бесчувственная, он сам ухватился уже за крепление водостока. Всего миг парил он без опоры, а потом уже полз, валился стремительно вниз, стараясь крепче прихватывать замёрзшую и оттого липкую трубу, но не задерживаться на ней, чтобы не сокрушить хрупкое, для небесной капели предназначенное сооружение тяжестью неуклюжего тела. В кучу он свергся благополучно и даже присел на неё не потому, что больно упал, а чтобы прийти в себя и оценить свой успех. Кажется, всё было хорошо, он оказался на воле. И Ася окно прикрыла. Самоваров видел теперь на стекле своего окна сероватый мертвенный ночной блик, а сквозь него — смутное пятнышко ангельского лица. В минусах были ободранные ладони и — куда досаднее — затяжка и большая треугольная прореха на пиджаке — хоть и рабочем, но вполне приличном и никак ещё не нуждавшемся в замене. Эта минута, проведённая на мусорной куче, показала ему также очень ясно, что Самоваров зря не прихватил куртку: ноябрьский мороз обгладывал до костей. Дурак, не догадался попросить Асю сбросить вещички, если уж лезть по трубе одетым ему было несподручно.