— Такой молодой и так хорошо знает церковную службу!.. Откуда вы?
Я рассказал ему кое-что о себе и обещал прийти еще.
А политрук понял мое участие в панихиде как очередное занятие, подобное лапотному делу, и всю дорогу к бараку не переставал удивляться моим познаниям.
— Постой, постой, — остановился он внезапно, рассматривая меня с ног до головы, — да ты не из спецшколы?.. Знаешь, где готовят этих самых?..
— Дурной ты, хоть и политрук, — сказал я ему без злобы. — Спроси лучше вон у того полицая, что лупит нашего брата: откуда он?
Через два дня было воскресенье. Политрук, подтрунивавший надо мной после панихиды, как-то изменился. Он тоже явился на богослужение и, как я понял, не только для того, чтобы получить подаянье. Человеческие страдания пробудили в нем иные, доселе неведомые ему чувства. Что-то новое всколыхнулось в его душе. Жаль, что вскоре я потерял его из виду и не узнал последствий его духовного пробуждения.
А батюшка после службы передал мне принесенный из дому пакетик, где был кусок пирога с луком и немного свиного сала. Исаеву тоже перепало кое-что из съестного. Как и в прошлый раз, мы обедали вместе, отделив часть провизии больному пленному, моему соседу по нарам. Ели молча. Только в конце трапезы, допивая баланду, Исаев спросил меня:
— Если есть Бог — почему Он допускает такие безобразия?
Он обвел рукою лагерь и сделал жест в сторону фронта, хотя мне и без того было ясно, что он хотел сказать.
Я истолковал ему бедствия, которые переживает наш народ, как посланное испытание и наказание.
— За что? — негодовал Исаев. — Сколько я видел в прошлом году при бомбежке убитых детей? В чем они виноваты?
— Так это война!.. Бог допустил войну в наказание людям… А сколько погибло от холода и голода детей раскулаченных?.. Такие, как вы, смотрели на это дело с холодным равнодушием… Даже одобряли убийство!.. Войны тогда не было! В чем были виноваты те дети?
Чувствовалось, что подобные речи он слышит не часто. Он смотрел на меня удивленно, как и два дня тому назад, после моего участия в панихиде. На минуту в его глазах промелькнул даже страх. Он боялся, наверное, что с таким настроением я могу донести на него полицаям, учитывая, что о его службе в политсоставе знал только я.
— А церковь? — наступал я. — Ты был, наверное, в комсомоле?
— Как все…
— Горланил, наверное, в пасхальную ночь у церковной ограды? А может, и кресты и колокола стаскивал?
Политрук молчал.
— Не ты, так другие. Что же ты думаешь: богоугодное дело вы делали?.. А теперь плачешь о детях и стариках. Поздно, брат, жалость у тебя появилась!..
Я был рад, что разговор пошел на такую тему, где я многое мог сказать. Чувствовалось, что слова мои падают на добрую почву, хотя политрук выглядел уж очень простым парнем: белобрысый, немного курносый, с ясно-голубыми глазами. Настоящий деревенский мужичок. При хорошем питании он был, наверное, розовощеким. Теперь сильно похудел. Около рта появились полукруглые складки, отчего его лицо казалось каким-то обиженным.
После обеда мы долго сидели молча, прежде чем прилечь отдыхать. Я рассчитывал еще поговорить на затронутую тему. Обдумывал каждое слово, чтобы не отпугнуть моего собеседника. Но следующие дни внесли большие изменения в жизнь лагеря, затронув и мою.
На другой день я попал в команду, которую отправляли на работу далеко и на продолжительное время. Когда мы вернулись — лагерь цивильных опустел. Накануне немцы отправили большой эшелон в Германию. Исчез и политрук. Группу комсостава отправили куда-то в другой лагерь. Я задержался здесь потому, что отсутствовал при отправке.
Среди пленных участились тифозные заболевания. Я вполне понимал, что мое везение может смениться полосой черных дней, которые меня окончательно доконают.
В лагере, как и в тюрьме, человеку укорачивает жизнь не только отсутствие сносного питания, но и вся гнетущая обстановка неволи.
Побег
Решение пришло как-то неожиданно.
Однажды среди ночи, еще не совсем проснувшись, я почувствовал подозрительный шорох у изголовья. «Хлеб! — мелькнула мысль в голове. — Хотят украсть хлеб!» Инстинктивно я ухватил руку «вора» и сразу же отпустил её: она была безжизненна.
Чиркнул зажигалкой. При свете слабого пламени я увидел раскрытый рот и помутневшие глаза соседа слева, неподвижно уставившиеся в доски верхнего яруса. Он был мертв. Он и руку-то протянул, наверное, чтобы разбудить меня и что-то сказать.