Тот, которого звали Костей, — застенчивый мальчик в голубой застиранной майке — послушно поднялся и пошел выполнять приказание. Ласково погладив животное, он обхватил шею козы рукою, и они направились прочь от болота.
— Топко здесь? — спросил я наконец.
Разбирая маковку цветка с облетевшими лепестками, старший бросил взгляд на болото.
— Ползком — можно… или вплавь, — произнес он, размышляя. — А так — не пройдешь…
— И шуметь не надо, — добавил другой мальчишка, наверное, брат веснушчатого. — Как услышат — стрелять начнут.
Шуму я не боялся. Напротив, он мог мне быть сейчас полезным. Я вспомнил детство в деревне.
Двор нашего дома задней стороной выходил к озеру, наполнявшемуся ежегодно в половодье. Летом, когда вода убывала, насыпь из земли и навоза отгораживала его от реки. В стоячей воде, кроме рыбы, водилась всякая живность, особенно лягушки. Не помню, при каких обстоятельствах и от кого я научился им подражать.
Однажды в школе при постановке пьесы «Юность командарма» меня попросили создать на сцене обстановку летней ночи. Я уселся за деревом, нарисованном на куске обоев, и принялся квакать. На мое несчастье, недотепа, игравший главную роль, наступил на декорацию и сорвал её с потолка. Произошло это так быстро, что я очутился на виду у всех, продолжая еще свое занятие. Гром аплодисментов в зале заглушил мою «песню». Одним прыжком я скрылся за кулисами.
Теперь, вспомнив мои театральные злоключения, я решил испробовать свое уменье. Три раза провел я пальцами по губам, издавая позывные болотных жителей. С ближайшей кочки мне ответили. А через минуту над болотом поднялся такой гвалт, что можно было хлюпать по воде сколько угодно.
Мальчишки смотрели на меня зачарованно.
Я снял телогрейку, отломил с ближайшего куста несколько веточек и воткнул их в ватную прослойку. В котелок уложил документы — свои и умершего Антипова. С помощью мальчишек приладил сумку с котелком на спину под телогрейку. Попрощавшись, прямо от кустов пополз к болоту.
Милые русские дети!.. Я часто вспоминаю вас и с горечью думаю: в другой обстановке, до войны, вряд ли вы отнеслись бы ко мне с таким участием… Не ваша вина в этом…
Если Павлик Морозов и не для всех детей был идеалом, все равно революционная романтика с героями, подобными Павке Корчагину, забивала головы подрастающему поколению… И колонны арестантов для тех, чьих семей не коснулось неистовство слепой силы, принято было разбивать по категориям: жулики и бандиты (эти скоро исправятся), расхитители социалистической собственности (это тоже — наследие царизма и тоже исправятся), и, наконец, все остальные — враги народа, против которых нужно действовать по заветам «благородного рыцаря» Феликса Эдмундовича и его наставника Ленина.
…Я приблизился к болоту. Остановился. Повернул голову вправо. Часовой на вышке смотрел в сторону лагеря.
Двинулся дальше. Руки начали вязнуть в зеленоватой жиже. Пришлось ползти, упираясь на локти. Гвалт лягушек начал стихать. Пришлось подать «позывные» снова. Болото ожило.
Так, прикрываясь «лягушачьим концертом», я продвигался метр за метром, то и дело посматривая на вышку. Как только немец поворачивался в мою сторону, я останавливался. На мое счастье, часового интересовала главным образом лесная окраина, откуда могли появиться партизаны.
Вскоре началось сплошное водное пространство. Пришлось плыть. Намокшая стеганка тянула ко дну. Благо — на пути попадались островки: я причаливал к ним и отдыхал. Перепуганные лягушки шарахали в воду и перебирались в более безопасное место. Наконец расстояние между мною и вышкой достаточно увеличилось, но желанный берег и лес, так манивший меня, были еще далеко.
Подготавливая побег, я не имел никаких планов на будущее. Я просто устал от войны и, еще больше, от ужасов лагерной жизни. Мне хотелось забиться куда-нибудь в лесную чащу и жить одному.
Я ненавидел немцев, но и на «большую землю» меня не тянуло: столько пренебрежения к человеческой жизни я видел там!
…До берега добрался уже в сумерках. Сразу припал к мягкой, нагретой солнцем за день траве. Из предосторожности прополз до самого леса. И хорошо сделал: перед моим последним броском луч прожектора осветил кроны деревьев. Выждав, пока сноп света передвинется в другое место, я быстро прополз последние метры. Под руками почувствовал упругий сухой ковер из опавшей хвои. Сразу наступила какая-то особая тишина и мрак.
Хотя впереди ждала меня неизвестность, на душе было так радостно, что хотелось петь. Я встал на колени и перекрестился трижды, благодаря Бога за помощь. Я отдавал себе отчет, что, несмотря на продуманность замысла, очень многое зависело от удачи. Ведь еще в самом начале, внимательно осматривая болото в бинокль, часовой с вышки мог бы разглядеть ползущее «чудовище». Этого не случилось. Рука Всевышнего оберегала меня, отводя взгляд немца в другую сторону.