«Всё, чего мы ожидаем от будущего — это правосудия, но не мести».
Там, где скрещивались пути
Вспоминая все прочитанное в эмигрантской прессе за послевоенные десятилетия, особенно до прибытия на Запад «третьей волны», невольно замечаешь явную неприязнь к подсоветским людям и недовольство ими. Многие статьи пестрят такими фразами: «Не верьте нам: мы — дети лжи». «Им (подсоветским людям) лишь бы кошелек потолще да баба потеплее». Тут и «Драконья кровь», и другие пороки. Нет смысла приводить отдельные высказывания лиц, претендующих на знаменитость, где во всех падежах склоняется слово «страх». А читая очерк «Иван Евтеев получил приказ», спрашиваешь себя: раз уж такое умственное убожество у Иванов Евтеевых, раз народ уж так безнадежно погряз в пучине невежества и трусости — стоит ли печалиться о его судьбе?
Как сказал кто-то из французских писателей: «Народ, который может спасти лишь один человек, не следует спасать. Такой народ даже не заслуживает спасения».
В самом деле, кто такой Иван Евтеев — красноармеец 280-го полка, находившегося в 1939 году в занятой советскими войсками Польше? О его моральном облике и умственном развитии автор очерка черпает сведения из писем, адресованных Евтеевым своему дружку — Сашке Вязовому. Эти письма, если не считать рассуждений, общих для солдат любой армии мира, — просто повторение шаблонных фраз, взятых из красноармейских и официальных газет и уроков политграмоты того времени.
Но, оказывается, Иваны Евтеевы, вопреки закону природы (…Все течет, все изменяется), нисколько не эволюционировали в лучшую сторону. Оказывается, сравнительно недавно, да не простой солдат, а офицер Советской армии во время событий в Чехословакии повторял, как попугай, одну и ту же фразу и чехословаку, и американскому журналисту: «Нам дан приказ!»
И такое пишут люди, зачастую уже убеленные сединою, так сказать, в сумерках жизни!
Нет, не интеллектуальному уровню Ивана Евтеева и того советского офицера следует удивляться, а наивности и недомыслию и автора очерка, и американского журналиста! Ведь достаточно задать себе простой вопрос: могло ли письмо другого содержания в 1939 году дойти до адресата?.. (Скажу по секрету, что уже через несколько дней оба дружка сидели бы на Лубянке или тряслись бы в товарном вагоне на пути к ней.) И еще: мог ли советский офицер после истребления миллионов пленных Гитлером по лагерям, после выдачи оставшихся в живых союзниками на расправу Сталину, — мог ли он ответить американскому журналисту иначе, отлично зная, что его слова послужат лишь пищей для очередной газетной сенсации, а сам он после такого «интервью» «завербуется» на работу на один из островов ГУЛага?
Иван Евтеев в 1939 году мог питать иллюзии относительно гуманности и благородства западных стран. Советский офицер находится в более безвыходном положении. Он подобных иллюзий иметь не может.
Да, был и есть в русском человеке выращенный в течение многих веков страх перед властью. Чему же здесь удивляться? Ведь не римское право принесли с собою монгольские завоеватели на Древнюю Русь, а кнут и типично монгольскую жестокость.
А разве после избавления от монгольского ига на Руси наступила эра гуманизма? Некоторые монархи, их подручные и «…потомки, известной подлостью прославленных отцов», потрудились немало, чтобы поддержать и углубить на теле народном незажившие раны. Сколько жизней погубил полоумный Иван Грозный только в одном Пскове? А царствование Николая Палкина с неограниченной властью палачей-помещиков, разве это тот самый «золотой век», при котором народ мог бы избавиться от въевшегося в кровь хронического страха?
Правда, после восстания декабристов этот монарх пытался внести некоторую законность в обращение помещиков со своими крепостными, но большинство его начинаний носили односторонний характер и не были доведены до конца.
Вот что пишет об этом периоде уже после некоторого ограничения помещичьего произвола С. Г. Пушкарев в своей книге «Россия в XIX веке» (изд. им. Чехова, сс. 65–66):
«„Право помещиков наказывать своих крепостных за всякие продерзости“ не было урегулировано законом, и Николай I пытается нормировать это право законодательными постановлениями. (В сноске приводятся различного рода наказания. — А. Н.) С другой стороны, помещики за „жестокое обращение“ со своими крепостными (связанное, очевидно, с истязаниями или увечьями) подлежали, по закону, ответственности и серьезному наказанию. Беда была, однако, в том, что крепостные по-прежнему были лишены права жалобы на своих помещиков, так что дела о преследовании помещиков за жестокое обращение с крепостными могли возбуждаться только по инициативе местных властей, а последние обыкновенно не спешили проявлять в этом вопросе свою инициативу».