Все захохотали.
— Здорово у тебя получилось!
— Ну Сычев!
— Давай «Руслана и Людмилу»!
— Так не я же её написал, — оправдывался тот.
— Знаем, не ты!.. Все равно: давай!
Сычев, наверное, любит Пушкина. У него красивый голос. Когда он начал читать, даже денщик Карлова, пришедший по делу, застыл у двери.
После стихов несколько минут сидели молча. Попов затянул было — «Косы Катя в кудри закрутила, подрубила юбку до колен».
Тарасов остановил его.
— Тебя не кормить, так и ты запоешь «Лили-Марлен», — сказал он назидательно Попову. — Немцы вон в Смоленске хотели устроить б…, так нашли всего одну кандидатку… Да и та — не русская…
Это верно, хотя и немцы и наши, особенно офицеры, встречаются с женщинами. Правда в большинстве таких сожительств материальный вопрос отходит на второй план. Конечно, направляясь в воскресенье к своей русской фрау, немец несет ей буханку хлеба или плитку шоколада, или оставляет ей денег, но все-таки это походит больше на любовь, чем на коммерческие сделки. Как правило, женщина имеет одного «друга», а не несколько хахалей.
В Бобруйске перед войной стояло несколько крупных воинских частей. Многие женщины при поспешном отступлении не успели эвакуироваться. К тому же, многие прибыли сюда из Минска, из пограничных районов, из оккупированной части Польши и застряли здесь, часто оставив все вещи на старом месте.
На первых порах я удивился, как быстро все изменилось. Мыслимое ли дело представить себе советского человека в немецкой форме? Об этом «там» и подумать-то было страшно! А тут встречают нашего брата в семьях, просят заходить, хотя война еще неизвестно, как кончится. Некоторые офицеры официально поженились. Даже полковник Янецкий (эмигрант из Югославии) нашел себе подругу — довольно красивую, молодую женщину.
Рядовые тоже не отстают от командного состава. Особенно большим успехом у женщин пользуется наш пропагандист Николай Шишков. Он как-то ухитряется доставать увольнительную каждый вечер и возвращается в полк на рассвете.
Сегодня воскресенье. Мы с Тарасовым ходили в город. Оказывается, он давно меня знает. Это их рота действовала под Нижними Устерхами.
— Где она теперь, ваша рота? — спросил я.
— Не знаю… — Он пристально посмотрел на меня.
— Ты разве ничего не слышал?.. Целый взвод ушел к партизанам.
Некоторое время мы шагали молча.
— Капитан Гольфельд сказал: «Самое неприятное — то, что они убили двух своих братьев… двух немецких солдат».
Я хотел было расспросить Тарасова о подробностях, но в это время услышали топот ног позади нас. Оба обернулись. К нам бежала молодая женщина.
— Это сестра Зины, — предупредил меня Тарасов.
— Куда ты бежишь? — спросил он, когда женщина остановилась, запыхавшись.
Её миловидное личико раскраснелось от быстрого бега. Из-под платка выбивались почти белые кудри.
— Не бегу… Удираю… от облавы…
— Где?
— У кинотеатра…
Я задумался… Опять охота на людей. Когда же она кончится? Как бы в насмешку со стены здания напротив меня смотрела знакомая личность с усиками. Внизу огромные буквы: «Гитлер-освободитель». Вспомнилось письмо майора в столицу Райха. Я не слышал, о нем говорили мои спутники. Как сквозь сон до меня долетели слова женщины.
— Вы все-таки — предатели…
Она сказала это просто, без злобы или презрения, как будто речь шла о нашей профессии. Тарасову, видимо, не впервые приходилось слышать подобное. Он не обиделся, а просто сказал:
— Будет тебе, Катя!.. Я же вам уже объяснял: у нас не было другого выхода.
Мне хотелось заметить этому юному существу, что Ленин и его братия были в большей мере предателями действительно России, но я ничего не сказал. В эту минуту мне вспомнилось почему-то совсем недавнее. Года два тому назад я работал учителем в деревне, где до революции «амбары ломились от хлеба». Теперь амбары пустовали. Даже мыши покинули их. В колхозе нельзя было достать ни муки, ни зерна. Сами колхозники выменивали хлеб в городе на картофель и другие овощи.