Выполняя программу, на уроках я рассказывал детям о преимуществах общественных столовых, о том, какое внимание партия и правительство уделяют правильному питанию населения. А в это время сами мы с приятелем Аркадием Безносовым питались творогом с молочной фермы да картошкой, которую нам давала сердобольная хозяйка из своих скудных запасов.
В конце концов мы взбунтовались. И отправили письмо в районную газету. Ответ не замедлил прийти. В нем нас обвиняли и в отсутствии выдержки и во многих других грехах — вольных и невольных. Заканчивалось письмо из газеты фразой с двумя восклицательными знаками: «В Советском Союзе голодных нет!!»
Это была самая горькая безысходность. Хотелось кричать, плакать от отчаяния и несправедливости!.. Чтобы не терять выдержки, я поехал в Орск и купил на всю месячную зарплату печеного хлеба. Потом мы делали из него сухари и так питались.
Еще мне вспомнился период коллективизации.
После нашумевшей статьи товарища Сталина башкиры соседней с нашей деревни решили выписаться тогда из колхоза. Они написали заявление. Оставалось решить только один вопрос: кому первым поставить свою подпись? Они долго думали и нашли выход. Чтобы провести советскую власть, они расположили свои подписи по окружности: ни первого, ни последнего… Но власть их… перехитрила: забрали всех…
Мне хотелось обо всем этом рассказать Кате, но взглянув на её юное лицо, я понял, что это будет бесполезно. Только в начале войны, наверное, она сняла пионерский галстук или комсомольский значок. Её мнение о трудностях жизни, о вопиющем беззаконии, несомненно, совпадает с тем, что выразили нам с Аркашкой борзописцы районной газеты. Во имя торжества строящегося социализма нужно хоть сто лет не только безропотно переносить все невзгоды, притеснения и издевательства, но и прославлять партию и её «мудрого вождя».
Вечером, возвращаясь в казармы, я спросил своего приятеля — почему он не ушел тогда в партизаны?
Некоторое время он шел молча, как будто не слышал моего вопроса.
— Не в моем характере это, — сказал он наконец. — Не люблю удирать втихомолку. Когда надумаю — скажу… Может, не Карлову, а майору… Карлов — бешеный…
— Думаешь, отпустит тебя майор в партизаны?
— Отправят в лагерь, а там — сбегу…
Остановившись, Тарасов прислонился к стене крайнего дома. Дальше в темноте вырисовывались силуэты казарм.
— Знаешь, что говорил тот, что увел наших в лес? — продолжал Тарасов. — Он сказал, что после войны будет как при Ленине. Колхозы распустят… Может и вправду Сталин понял?
Я засмеялся. Сравнивая то, что я слышал у партизан со сказанным Тарасовым, я начал понимать, что все это — «сказка про белого бычка».
— Когда немцы под Сталинградом — Сталин может обещать и монархию. Раньше они намекали только на роспуск колхозов. Значит — незавидные у них дела. Как думаешь?
Тарасов ничего не ответил. Предъявив увольнительные записки часовому у входа, мы молча прошли в казарму.
Утром меня вызвали в санчасть. Мне не было известно, для чего я им там понадобился. В сопровождении вестового я вошел в комнату, где стояли две койки, и остановился изумленный. На одной из них лежал Петя, с которым я встречался в одном селе, а позднее — в отряде Балахонова. У меня захолонуло в груди. «Если он назовет меня настоящей фамилией — тогда будут неприятности. Придется давать объяснения».
Около койки сидел наш зондерфюрер и внимательно смотрел на меня, стараясь понять причину моего испуга. Я быстро овладел собою. Мои опасения оказались напрасными. Военная форма и сбритая борода сделали меня неузнаваемым. А фамилии моей, как выяснилось после, раненый просто не знал.
— Он говориль, — обратился зондерфюрер ко мне, указывая на раненого, — что он биль в том лесу, где ви били… Это правда?
Я рассказал подробно о наших встречах. Напомнил, что партизаны насильно забирают молодых людей.
— Он говориль, — продолжал зондерфюрер, — что он есть Пиотр Михайлович Мостовой?
Я подтвердил и это, хотя ни фамилии, ни отчества артиллериста не знал. С разрешения начальника я задал раненому несколько вопросов. Оказалось, что лес, где стояли партизанские отряды, прочесывал батальон «Березина». Как и в Устерхах, атака оказалась внезапной. Их захватили врасплох. Во время перестрелки его ранили, но никто из партизан не пришел ему на помощь. Все разбежались — кто куда.
Мне хотелось еще расспросить Мостового об отряде Швоякова, но мой начальник сделал мне знак рукою. Попросив разрешения, я вышел из санчасти.