В это время как раз ликвидировали Ежова и «либеральный» Берия распорядился сактировать и отпустить на волю некоторых тяжелобольных. Одним из таких «счастливчиков» и оказался Давыдкин.
К тому времени жена его, продав домишко, перебралась к знакомым вглубь Башкирии, где устроилась работать при школе. Туда и прибыл больной Давыдкин, твердо уверенный, что жить ему осталось уже недолго.
Но он ошибся. Видно, плохо он знал характер своей подруги. С первых же дней Ольга Ивановна со всей энергией занялась здоровьем своего мужа. Она завела козу, поила его густым козьим молоком, готовила молочную пищу. Местный знахарь приготовил ему снадобье из каких-то трав или кореньев. Село со всех сторон окружал лес. Летом воздух был наполнен ароматом хвои и цветов. К концу лета здоровье Николая Семеновича настолько улучшилось, что он стал побаиваться — как бы его снова не забрали.
Беда пришла с другой стороны, откуда он её не ожидал.
С некоторых пор Николай Семенович стал замечать, что жена его сильно устает. По ночам у неё поднималась температура, а на щеках появлялся нездоровый румянец. Диагноз в районной больнице лишь подтвердил его опасения. У Ольги Ивановны начался туберкулез в острой форме. Снадобье знахаря не приносило ей улучшения. Она ждала весны. Она знала, что дни её сочтены и хотела только перед смертью побывать в родных краях, сходить на могилу матери (Отец её погиб в войну и был похоронен где-то в Карпатах).
В конце мая они прибыли на Могилевщину к брату Ольги Ивановны. Она побывала на могиле матери, навестила подругу молодости. Потом слегла и уже больше не вставала. По её просьбе Николай Семенович отыскал священника, жившего тайно в соседнем селе. Причастившись, Ольга Ивановна тихо скончалась на другой день.
Её похоронили рядом с могилой матери, в углу сельского кладбища, где сиротливо росла одинокая береза. Был ясный солнечный день. Несмотря на рабочее время, провожали Ольгу Ивановну в последний путь многие жители села. Незнакомая девочка положила букет незабудок на свеженасыпанный холмик.
Через три дня началась война…
Приход немцев в середине июля разочаровал Николая Семеновича. Не такими он их ожидал…
Как часто там, в неволе, он думал об этом! Пусть не благородными рыцарями представлял он их, но порядочными, здравомыслящими людьми. Такими он их ожидал, когда началась война. Он вспомнил даже стихотворение, выученное когда-то в далекой юности. Ему особенно нравились последние строки:
Казалось — все происходит так, как он представлял сотни раз в мечтах там, в холодном бараке лагеря или уже на смертном одре. Он видел теперь огромные колонны пленных, что подтверждало его убеждение о нежелании народа защищать ненавистную ему власть. Ему казалось вполне логичным, что этих измученных людей нужно накормить, как следует, одеть и дать им оружие и они пойдут добивать тиранию. Вместо этого немецкие «братья» пристреливали отстающих пленных и даже запрещали жителям передавать несчастным пищу. Он побывал в Борисове и насмотрелся там — в каких условиях находятся пленные. Осенью он видел, как полицаи с повозки вилами кидали в толпу обезумевших от голода людей капустные листья и как те с остервенением бросались на эту подачку, вырывая друг у друга затоптанную в грязь скудную пищу… Подобную картину даже в лагере заключенных ему не часто приходилось видеть. И наблюдая такое зрелище, он проклял и всю цивилизацию, и немецкую культуру, от которой он ожидал так много человечности.
Как большинство подсоветских людей, оставшихся на оккупированной территории, Николай Семенович ждал, что немцы одумаются, и был рад провалу их наступления под Москвой.
К весне он устроился работать в немецкий госпиталь. Как только услышал о формировании добровольческих батальонов в Бобруйске, он подал прошение отправить его туда. Так появился Николай Семенович Давыдкин в Восточном запасном полку.
Однажды ночью, незадолго до моего прибытия, Николаю Семеновичу приснился Сталин. Он с упоением рассказывал, как поймал усатого, связал ему руки и вел в штаб полка. Разбуженный сиреной воздушной тревоги, он сожалел, что такое приятное виденье прервалось. Этот сон стал потом предметом насмешек и шуток. Особенно донимал Давидкина пропагандист Шишков. Обычно вечером, перед уходом в город, он подходил к Давидкину и совершенно серьезно просил его: