Казалось бы, привыкший ко всем неожиданностям на войне, в первые минуты я не мог поверить, что случилось непоправимое. Я звал санитаров, но голос мой потонул в грохоте разрывов мин по всему склону и в треске шрапнели.
Не знаю, как долго длился обстрел наших позиций, но уже рассветало, когда началась атака немцев. Ожесточенно я бил из пулемета пока не расстрелял оба диска. Немцы залегли за склоном, но вокруг снова начали рваться мины. Я успел только извлечь из твоих карманов содержимое и положить все в твой мешок. С вершины холма, где был установлен наш «Максимка», уже сползали Журавлев и политрук. «Давай!» — крикнул мне последний, махнув рукою в сторону деревни. Я захватил твои вещи и оружие и, уже безразличный ко всему, ползком начал спускаться вниз. Достигнув оврага, я оглянулся. Как раз в этот момент огромный фонтан снега и земли взметнулся над нашим укрытием, и немцы снова поднялись в атаку.
А потом мне довелось побывать в твоих краях…
Случилось так, что остатки нашей части отправили на переформировку как раз в тот город, где ты учился.
В то новогоднее утро, когда мы отошли на новый рубеж, я сдал твои вещи и документы в штаб. Но карточка, которую ты хранил отдельно, осталась у меня. Воспользовавшись адресом, что ты дал мне накануне, я хотел отправить её вместе с письмом и рассказать все, что случилось. Но узнав, что мы едем в ту сторону, я решил поступить иначе.
Когда мы приближались к городу, я попросил у политрука разрешения и сошел с поезда на предыдущей станции.
Я побывал у тебя дома… Я говорил с тою, карточку которой ты хранил у самого сердца… Я видел пожелтевшую от времени фотографию твоего отца, изображенного в серой папахе с офицерскими погонами, и я понял смысл однажды сказанных тобою слов: «Не такими я ожидал встретить немцев…»
Но прежде я расскажу тебе, как отыскал твое жилище.
Я вышел с вокзала и спросил только встречного старика, как пройти до Ольховки. Остальные подробности я знал из твоих слов.
Достигнув трех берез, что растут справа у развилки, я повернул вправо и медленно шел по плохо наезженной дороге. Стоял конец января и снег был глубокий. В лощинах даже придорожные кусты были почти полностью скрыты. Так перед обедом добрался я до изгороди из ивовых прутьев, за которой начинался школьный сад. Стволы деревьев были заботливо укутаны соломой, а у корня — еще и присыпаны дополнительно снегом. Я повернул влево и прошел мимо школьного здания с радиомачтами. Сторожиха, расчищавшая снег, прислонила к стене лопату и с любопытством смотрела на проходившего военного. Поздоровавшись с ней, я хотел спросить твой адрес, но по желтой скворешне уже сам узнал твой дом.
Приблизившись к калитке, я еще раз достал из кармана фотокарточку с обтрепанными краями и посмотрел на молодую женщину, запечатленную на ней. Она была снята в полупрофиль. Голова слегка повернута вправо. Темно-каштановые (наверное) волосы заплетены в длинные косы. Одна из них через левое плечо спускалась вниз по накинутой на плечи светлой шали.
«Кто она ему? — подумалось мне. — Жена?.. Невеста?..» Я открыл калитку и поднялся по ступенькам крыльца. Постучал в дверь. До слуха моего донесся приглушенный говор в доме. Голос умолкал и потом снова начинал произносить неразборчивые фразы. Так бывает, когда читают вслух книгу или произносят молитву. Я постучал настойчивее. Послышались шаги и дверь открылась. На пороге показалась женщина. С тревогой и любопытством на меня смотрели те же глаза, что и на фотографии… Но, Боже мой, как она постарела!.. Из-под платка выбивались пряди седых волос. Густыми паутинками расползлись морщины у глаз, а продольные складки у рта отражали на лице её непроходимую грусть.
— Я от Николая, — вымолвил я, потупившись.
Искра надежды зажглась в её взоре. Она еще больше приблизилась ко мне и наклонилась вперед, вся превратившись в слух. А я стоял, не двигаясь, не в силах ошеломить её страшной вестью. Не дождавшись от меня продолжения начатого, уже предчувствуя что-то недоброе, женщина выкрикнула в отчаяньи:
— Да говорите же!.. Я его мать…
В эту минуту я жалел, что пришел сюда и принес с собою горе. Я не в силах был здесь на ступеньках сказать ей правду. Мне хотелось рассказать ей много другого, чтобы как-то подготовить её. Я так и сделал. Не сказав ни слова, я прошел в дом…
…— О чем ты задумался, Володя? — донесся до моего слуха знакомый мягкий голос.