Я и еще кое-кто из казаков пожали Тарасову руку, и он с конвоиром тронулся в путь.
Мне не совсем понятно: почему Тарасов предпочел лагерь, а не перешел тогда к партизанам? Чтобы скрыть свое пребывание в добровольческом батальоне? Мне кажется — он поступил так по другой причине. Вспомнился наш разговор с ним там, у разбитого моста через Днепр. «У нас дела, как в сказке, — сказал он тогда. — Пойдешь направо — коня потеряешь, налево — потеряешь голову…»
Мы с Карпушиным вернулись в Бобруйск более коротким путем. Карлов со своими телохранителями задержался по какой-то надобности в Минске и вернулся только сегодня утром. Как рассказывает писарь зондерфюрера, в Минске Карлов с Тихоновым и Абрамцевым отправились в еврейский лагерь. Там Карлов застрелил из пистолета двух евреев. Подоспевшая охрана его задержала. В комендатуре лагеря с Карлова потребовали штраф… в размере трех марок за каждого убитого.
— Только и всего? — удивился Карлов. — Если бы я знал — я бы их… — на всю получку!..
Узнав об этой гнусной выходке, майор Снисаревский вызвал Карлова к себе. Не знаю — о чем они говорили, но Карлов выскочил от майора, как побитая собака.
Всем известно, что майор не любит начальника пропаганды, но ничего не может сделать, чтобы от него избавиться. У немцев Карлов на хорошем счету.
Вечером по дороге с вокзала, оставив Карпушина, я зашел к Тане. Я не мог написать ей и предупредить о своем возвращении. К её домику приближался с тревогой в сердце, готовый ко всяким сюрпризам. Прежде чем постучать в дверь, я прислушался. В комнате было тихо. Может быть, она не вернулась с работы или перебралась в другое место? Скрепя сердце, я постучал в дверь. Мои опасения оказались напрасными. Таня появилась на пороге немного смущенная от неожиданности, но улыбающаяся.
— Заходи, заходи в хату, — ласково звала она. — Куда ж ты запропал?.. Думала, уж не увижу тебя…
Я тоже был рад нашей встрече. В такое время, когда человек, как сухой лист, уносится бурей куда угодно — радостно знать, что тебя, бездомного, кто-то ждет, о тебе кто-то думает…
Мы проговорили до поздней ночи, перебивая друг друга. Только раз она внезапно остановилась, посмотрела на меня и сказала мечтательно:
— Виписля войны мы поидымо до нас на Полтавщину. Будымо жыты в наший хати… Маты моя та ми обудва… У нас такый гарний сад… А вышни стилько!..
Когда мы вдвоем, она часто переходит на украинский язык, и её голос становится еще более мягким, а речь льется так непринужденно и легко, что хочется слушать её без конца.
Так слушал я Таню. А она, переселившись мысленно уже к себе на Полтавщину, рассказывала мне, как славно мы будем жить у неё дома и какие замечательные кушанья приготовляет её мама. Мне не хотелось её прерывать напоминанием, что сейчас война, и что каждый будущий день таит неизвестность для нас обоих.
Только сегодня утром, перед уходом, я рассказал ей о поступке Саши.
— Что ж, — сказала она, подумав, — видно такая у него судьба.
Странно такое совпадение: Татьяна Михайловна, маленькая Таня и третья Танюша…
А в полку творится что-то неладное. Храмов сказал, что часть роты связи перешла к партизанам, унеся с собой и ключ от шифра. Оставшихся теперь проверяют, допрашивают.
Сегодня я видел генерала Власова. Он с майором Снисаревским направлялся в расположение офицерских курсов.
Генерал был одет в офицерскую шинель нараспашку, без знаков отличия. Ростом он даже выше майора. Я узнал его сразу. В прошлом году на переформировании нашей части нам дважды показывали документальный фильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой». В самом конце фильма после слов — «Вот они — герои, защитники Москвы!» — крупным планом были показаны одно за другим лица трех генералов. Власов был, кажется, первым. Я хорошо его запомнил по очкам. Мог ли я тогда, в далеком Оренбурге, предвидеть, что встречу этого прославленного генерала здесь в такой необычайной обстановке?
Они шли не быстро, но крупными шагами. Генерал Власов что-то объяснял майору. Поравнявшись с ними, я отдал честь. Майор, указав на меня, что-то сказал генералу (Наверное, сообщил ему о моем пребывании в партизанском отряде). Когда они отдалились, я повернулся и пошел вслед за ними, оставаясь на приличном расстоянии.
По возвращении из Смоленска нас временно поместили в казарме курсантов и мне не составило никакого труда проникнуть в здание. У входа меня окликнул Давыдкин и я задержался. Когда мы вошли в зал, генерал Власов уже держал речь. Он говорил просто, короткими фразами на тему, уже знакомую нам: о сталинской тирании, о трудностях на пути к созданию РОА. В словах генерала чувствовалась какая-то особая сила, убежденность в правоте своей идеи и это благотворно действовало на всех слушавших.