Поглощенный планами освобождения Тани, я медленно подходил к расположению полка. Навстречу мне из ворот выехал грузовик с имуществом редакции и несколькими сотрудниками. Весь состав отдела пропаганды был уже в сборе. Орличенко уехал на вокзал грузить типографскую машину. Отсутствовали Янецкий и Снисаревский. Преодолев свое отвращение, я обратился все-таки к Карлову за разрешением — задержаться здесь на день. Тот, уже налычившийся, обругал меня матом и пригрозил суровой карой, если я останусь самовольно. Вместе с Берестовым мы упросили оставшегося здесь немецкого офицера сделать, что можно, для освобождения Тани.
К полуночи мы выступили к вокзалу, а на рассвете наш эшелон тронулся в путь…
Что теперь с тобою, Таня?.. Мне бы хотелось, чтобы ты была уже на свободе и ушла бы в деревню пережить лихое время… А встреча?.. Кто знает, может быть, мы еще увидимся… А если нет?.. Что ж, во всяком счастье есть доля грусти от возможности потерять его… Счастье мимолетно… Оно как свеча на ветру, и я ничего не мог сделать, чтобы его защитить…
…Второй день мы в дороге. Везут на запад. Куда? Никто толком сказать не может. Одни говорят — едем на формирование крупных частей в Германию. Другие… Впрочем, никому верить нельзя. Да мне теперь — все равно…
На одном вагоне я прочитал и записал название конечной станции: Гюер. В какой стране она находится? Дывыдкин сказал, что это — французское слово. Он малость понимает по-французски, но не знает, где находится эта станция. По его мнению, если отбросить две-три буквы, то слово будет означать — война.
Все смеются над его познаниями. С таким переводчиком не пропадем.
Вчера миновали Столбцы — бывший пограничный пункт на старой границе. Предзакатное солнце бросало последние лучи. Все наши столпились у дверей вагона. Лица хмурые, озабоченные. Каждый, наверное, прощался с Родиной… Надолго?.. Может быть, навсегда…
— «О, Русская земля, ты уже за холмом!» — тихо вымолвил Берестов.
Все молчали. Только Яша Фомкин не унывал. Он скорее всего, не расслышал или не понял сказанного. Его познания в литературе — не Бог знает какие. Да и память у него ослабела после контузии.
— Не горюй, Валя! — хлопнул он Берестова по плечу. — Мы еще вернемся!
Яше никто не ответил.
Может быть, кто и вернется. Но когда?.. И как его встретят на Родине?
Семьи некоторых военнослужащих были эвакуированы в Бреслау. У нас в редакции народ в большинстве своем холостой. Двое женатых, но семьи у них остались по ту сторону фронта.
Так оно и лучше.
Прощай, Таня!.. Я так хочу, чтобы Яша был прав, чтобы мы вернулись и встретились вновь…
Благополучно пересекли Польшу. Партизан здесь, наверное, мало. Не было ни одной остановки в пути. Едем теперь по Германии. Все оставили шахматы и книги. Сгрудились у раскрытых дверей. Жадно рассматриваем попадающиеся на пути деревни, дороги, отдельные фермы. На вокзалах чисто. Публика хорошо одета. Нет сутолоки, как у нас.
Ночью долго стояли на какой-то станции или полустанке. Была воздушная тревога. Издалека доносился глухой грохот взрывов. Здесь действует уже американская и английская авиация.
Знающие люди считают, что эшелон направляется в Голландию. Мне все равно. С грустью думаю о том, как быстро бежит время. Вот уже прошла неделя, как мы расстались с Таней…
В сложившейся на фронте обстановке второй половины 1943 года переброска добровольческих батальонов на Запад была лишь логическим следствием, завершением всей предыдущей политики, которую вели и продолжали вести Гитлер и его окружение. Без созданного национального правительства и Освободительной армии можно ли было оставлять и дальше батальоны на Востоке?
И тогда, и сейчас на этот вопрос можно ответить только одним словом: нет.
Во второй половине сорок третьего года на стороне советских армий был перевес и в стратегическом и, главным образом, в политическом отношении.
Достаточно сказать, что еще зимою 41–42 гг. в Оренбурге началось формирование польских легионов из уцелевших пленных. В октябре 1943 года польская дивизия имени Костюшко уже сражалась на фронте.
В боях за Киев в том же месяце дралась чехословацкая бригада.
К концу того же года было сформировано правительство Чехословацкой республики, а 12 декабря в Москве был подписан договор «о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Чехословацкой республикой» (см. «Внешняя политика Советского Союза во время войны»).