Летом и осенью 1943 года партизаны взорвали несколько кинотеатров вместе с находившимися там немецкими солдатами и офицерами. Взлетели на воздух многие склады горючего и боеприпасов.
После поражения немцев на Курской дуге советская пропаганда среди населения и внутри добровольческих формирований заметно усилилась и стала более эффективной. Ранее перебежавшие к партизанам через местных жителей передавали письма и даже фотографии оставшимся. В листовках и письмах задавались вопросы: «Где ваш генерал Власов?», «Где ваша армия?».
На такие вопросы даже вышестоящее начальство не могло ответить ничего существенного. Батальоны постепенно таяли. Ни публичные казни, ни свист плеток и бычьих жил в застенках Зеленовского не могли остановить дезертирство. Наоборот, они его усиливали. Во время пыток истязаемые часто кричали по адресу Зеленовского и его подручных: «Чекистские сволочи! Сталинские б…!»
Во время одного такого «концерта», устраиваемого почти каждую ночь, мы с Берестовым пришли к заключению, что бывший скаут и его банда специально засланы для расправы с добровольцами.
(После смерти вождя мне довелось говорить на данную тему в одном советском учреждении. — А зачем нужно про него (Зеленовского) писать? Такие люди принесли нам огромную пользу, — ответил мне крупный чин.)
По этому вопросу я однажды говорил с эмигрантом Е. Не называя фамилии, я спросил его: мог ли Сталин завербовать всякого рода мерзавцев и шкурников из эмигрантов?
— Почему нет? — ответил тот и рассказал мне об участии некоторых эмигрантов в интербригадах в Испании, о похищении генералов Кутепова и Миллера и многое другое.
Последующие события показали нам, однако, что Зеленовский занимался садистскими пытками по своей инициативе, поощряемый командиром полка и немцами.
При таких условиях даже части с лучшим командным составом оставаться далее на Востоке не могли.
В Восточном запасном полку дело, несомненно, кончилось бы бунтом, в результате которого Зеленовского и его подручных солдаты разорвали бы на куски. Впрочем, и без мятежа дни Особого отдела некоторым из нас казались тогда сочтенными.
Однажды ночью, когда крики истязуемых особенно сильно разносились по зданию, а рассвирепевший палач бегал по коридору в поисках пропавшей у него бычьей жилы, мы с Берестовым не выдержали и вышли во двор. Отойдя в сторону конюшен, мы от возмущения заговорили оба сразу. Мы решили уничтожить всю банду. (В эту ночь я поклялся: если останусь живым — использую любую возможность, чтобы поведать людям о злодеяниях этих извергов.)
Для реализации заговора на следующий день я отыскал в одном здании ранее замеченные две гранаты-лимонки и одну — противотанковую. Чтобы никто из шайки не спасся, Берестов обещал добыть у одного немецкого унтер-офицера автомат. Для большего успеха мы решили в последний момент привлечь к делу пропагандиста Дмитриева, которого молодчики Зеленовского незадолго перед этим так отделали плеткой, что бедняга теперь мог лежать только на животе. Он питал лютую ненависть к своим мучителям.
Через Васильева я узнал о предстоящем совещании всех заплечных дел мастеров у Зеленовского. Мы приготовились к этому дню. В знакомом месте я взял еще одну гранату. Мы её испробовали на Березине при глушении рыбы. Запал сработал. Берестов добыл бутылку шнапса, чтобы напоить унтера и взять его автомат. Все шло как по писанному. Увы, полученные сведения о переброске полка в другое место расстроили наши планы. К тому же, Зеленовский куда-то исчез. Оставалось ждать другого удобного случая.
Позднее, хладнокровно обдумав все детали покушения и его последствия, которые могли кончиться печально и для нас, и для состава полка, мы сочли благоразумным сообщить обо всем в Дабендорф, где Смоляров в свое время был на курсах пропагандистов.
Из воспоминаний участников Освободительного движения теперь приходится узнавать подробности о формировании дивизий, об их переходе (почти образцовом) в тяжелых условиях в Чехословакию и на юг Германии. Все это верно. Все так и было. Во Франции, между прочим, тоже не было побегов из батальонов, расположенных на побережье… А в России?
В России все было иначе.
С приближением фронта все жители уже были уверены в конечном исходе войны и не скрывали своих чувств, своих настроений от военнослужащих добровольческих формирований.
Даже мне, сотруднику редакции газеты, перед отъездом на запад в бобруйской типографии предлагали штатскую одежду и проводника для перехода к партизанам. Причем говорили все это открыто, не стесняясь других рабочих. С простыми солдатами еще меньше церемонились. Их просто останавливали на улице и начинали «сватать». Большинство людей теперь старались завербовать кого-нибудь из добровольцев и тем улучшить свою репутацию к приходу «своих».