Даже нам, не искушенным в военном деле, было ясно, что уже во время битвы под Каном следовало оттянуть основные силы к границе и оставшимися частями вести лишь арьергардные бои с целью изматывания противника. После потери в краю изгородей такого множества танков отступление немецких частей из Франции превратилось в бегство.
Все кончено. Контрудар у города Мортэн, на который возлагалось так много надежд, захлебнулся. Этого и нужно было ожидать: в краю изгородей танками ничего не сделаешь. А пехоты у немцев мало. К тому же огонь американской артиллерии был исключительно силен.
Мы видели, как закамуфлированные краской и ветвями, танки продвигались на исходные позиции. Видели мы и как они гибли ни за грош. Даже жалко было… Где-то их строили, трудились люди и все — собаке под хвост. Теперь американцы заняли Авранш и вышли на простор. Удержать их уже трудно, да и нечем. Лучшие силы погубили там, в бокаже.
К тяжелому положению на фронте прибавилась другая опасность: быстро растущее партизанское движение. Даже здесь в Лё Ман передвигаться ночью одному стало опасно. Недавно кто-то убил казачьего унтер-офицера из отдела пропаганды. Правда, там дело могло быть и на почве ревности. Покойный слишком активно интересовался женщинами.
Мы похоронили его на военном участке кладбища. На свежей могиле капитан Устинов произнес трогательную речь. Это он может делать. Вообще-то он — очень хороший человек. В Красной армии был батальонным комиссаром. Что мне нравится в нем — это простота в обращении, добродушие, неприязнь к спиртным напиткам. Он до некоторой степени напоминает комиссара Фурманова.
На могиле погибшего казака после слов… «Несчастный случай вырвал его из наших рядов…» Устинов сказал: «Пусть легка ему будет земля чужбины!.. Пусть весенние ветры донесут сюда запах далекой Родины!»
Вчера вечером около парка кто-то запустил кусок кирпича в проходившего Панасенко. К счастью, неизвестный в темноте промахнулся. Кирпич задел лишь козырек кепки.
По рассказам немцев в городах, к которым приближаются американцы, партизаны выступают открыто: устраивают засады, баррикадируют улицы, обстреливают с чердаков отходящие части.
Карлов ходит теперь в парикмахерскую в сопровождении кого-либо другого. Боится, чтобы парикмахер его не зарезал. Это была бы не такая уж тяжелая потеря для человечества.
Наша поездка на фронт не принесла никаких положительных результатов. Никого из наших батальонов мы не встретили.
Около Домфрона нам повстречался подозрительный человек. Он был одет в старомодные клетчатые брюки и фрак. Я спросил у него дорогу на Вир. Оказалось — это русский пленный. Свой костюм он нашел в одном разрушенном доме. По его словам, он работал у немцев по ремонту разрушенных дорог (Возможно, сбежал из батальона). Теперь он направлялся в Париж к одному русскому, адрес которого у него имеется. Мы посоветовали ему сменить опереточный маскарад. Иначе его задержит первый же немецкий патруль.
А вообще-то — муторно на душе, хотя приходится писать ободряющие статьи неизвестно для кого. Штаб армии готовится к эвакуации. Мы тоже, наверное, скоро двинемся отсюда.
Немецкие офицеры, приезжающие с фронта, пьянствуют по ресторанам. Один вчера сказал: «Мы проиграли ту войну, мы „выиграем“ так же и эту».
Вчера у Ткаченко устроили вечеринку. Были русские женщины из госпиталя. Много пели русские и украинские песни. Хозяин проиграл на патефоне пластинку, выпущенную здесь, в эмиграции: «Занесло тебя снегом, Россия…» Песня всем понравилась. Пластинку проиграли несколько раз.
Две женщины решили не возвращаться в госпиталь, а бежать в маки или пробираться в Швейцарию. Я их отговаривал. Зачем пускаться в такую авантюру, если скоро здесь будут американцы? Хотя сейчас трудно что-либо советовать. На месте этих женщин я бы пришвартовался на какую-нибудь ферму, чтобы переждать непогоду. На фермах работы много. Это мы знаем. Одному крестьянину мы помогли нагрузить повозку сеном, так он нас и накормил и деньги предлагал.
А в последнюю поездку на фронт мы забрели поздно вечером на одну ферму. Ворота были раскрыты. Собак на этой ферме не было, или они дрыхли где-нибудь. Мы приблизились к дому. Ставни окон были закрыты, но сквозь неплотно притворенную дверь проникала узкая полоска света и доносились голоса. Потом разговор стих и послышались позывные английской радиостанции. Началась передача сообщения. Поглощенные слушанием, никто из семьи фермера не услышал звука открываемой двери. Увидев нас, все так испугались, что даже не выключили радиоприемника. Я их успокоил. А когда произнес: «Вив ля Франс» (Да здравствует Франция!) — лица всех посветлели. В первые минуты нас приняли за парашютистов. Я объяснил им, кто мы такие, и сказал, что они могут слушать радио сколько угодно. Доносить мы не будем.