Я ехал с членами совета, и граф Болен рассказывал нам различные подробности последних событий. По его словам, Наполеон выехал из Седана в такую раннюю пору (вперед или вслед за рассветом), потому что он не чувствовал себя в безопасности среди разъяренных солдат, скученных в укреплении, громко кричавших и ломавших оружие, когда до них дошла весть о капитуляции. Между прочим, при первом объяснении в Доншери министр сказал Вимпфену, что, без всякого сомнения, надменность и задорность французов и их зависть к успехам соседей исходят не от работающих и приобретающих классов, а от журналистов и парижан, которыми управляется и насилуется общественное мнение. Поэтому мы не можем довольствоваться нравственными гарантиями, на которые указывал генерал; нам нужны материальные обеспечения – прежде всего приведение французской армии в такое состояние, чтобы она не могла нам вредить, и потом сдача восточных крепостей. Разоружение распространялось и на небольшой полуостров, образуемый извилинами Мааса. При свидании короля с императором, которому встретился Мольтке на дороге в Вандресс, оба государя оставались в течение десяти минут одни в гостиной, около закрытой веранды замка (Бельвю). Позднее король собрал офицеров своей свиты и прочитал им текст капитуляции, причем со слезами на глазах благодарил их за их содействие в этом деле. Наследный принц объявил гессенским войскам, что в награду за их храбрость король назначил Кассель местопребыванием пленного императора.
Министр обедал в Вандрессе, где мы оставались и эту ночь, у короля; однако поел и у нас яичного пирожного. Он прочел нам несколько строк из письма своей супруги, которая в библейских выражениях высказывала энергическую надежду на скорую погибель французов. Потом он задумчиво проговорил: «Гм, кампания 1866 года кончилась в семь дней. А эта разве, в семью семь… Мы когда перешли через границу? четвертого, нет, десятого августа. С тех пор не прошло еще и пяти недель. Семью семь – это очень возможно».
Только для того чтобы указать еще раз, как создаются мифические сказания и как зла может быть фантазия, создающая их, я привожу слух, дошедший до Болена. Рассказывают, будто в Базеле, жители которого изменническим образом приняли участие в битве французских солдат с наступавшими баварцами, причем они умерщвляли раненых баварцев, а одна женщина застрелила четверых, подкравшись к ним сзади, будто там нашими людьми «беспощадно зажигался один дом за другим» и было казнено 35 крестьян вместе с упомянутой женщиной [4] .
Кейделль сообщает, что он видел придворного советника Фрейтага, который прибыл на войну вместе с герцогом Кобургским и князем Аугустенбургским. Он давал совет, совершенно излишний и ничем не вызванный, не оказывать никакого давления на южную Германию и требовать от французов возвращения рукописей, между прочим собрания среднегерманских песен, вывезенных ими в Тридцатилетнюю войну из Гейдельберга.
Опять отправил в Германию несколько статей; одна из них касалась подробностей битвы 1-го сентября. Так же как было при Кениггреце, значение последней постепенно оказывается все более и более значительным; это выяснилось вчера. Мы захватили пленными 90 000 человек и больше 300 орудий, множество лошадей и несметное количество всякого рода военных материалов. Скоро всего этого у нас будет еще больше, потому что из армии Мак-Магона, в которой после Бомона насчитывается около 120 000 человек, едва ли многие уйдут от наших рук.
Шеф опять помещается в доме вдовы Бодело. На этот раз я живу уже не в здании полевой почты, а в одной из боковых улиц, у старого вдовца, добродушного человека, который со слезами рассказывает мне о потере своей «pauvre petite femme», оказывает мне всевозможные услуги и без всякого требования с моей стороны чистит мне сапоги.
Ходят слухи, что завтра мы отправляемся в сторону Реймса и прежде всего остановимся в городе Ретеле.
Ретель, 4-го сентября , вечером. Сегодня рано утром, еще в Вандрессе, шеф призвал меня к себе, чтобы сообщить или, лучше сказать, продиктовать те сведения о его встрече с императором Наполеоном, которые он желал видеть напечатанными в газетах.
Вскоре после того, около половины десятого, выехали экипажи, и мы начали наше путешествие в Шампань. Сперва мы ехали по холмистой местности, потом по равнине с легкими подъемами, где виднелось множество плодовых садов. Далее потянулись менее плодородные пространства с редкими деревнями. Мы проезжали мимо длинных рядов войска, сперва баварских отрядов, а потом 6-го и 50-го прусских полков; в последнем Виллиш поздоровался со своим братом, который участвовал в деле и остался невредимым. Немного далее загорелась ось экипажа принца Карла; этот экипаж мы оставили в ближайшей деревне и взяли к себе в коляску шталмейстера принца, графа Денгофа, и адъютанта принца, Луитпольда Баварского, майора фон Фрейберга. Вследствие этого мы представляли собой довольно живописную группу, так как на графе – светло-красная гусарская форма, а на майоре – знаменитый небесно-голубой баварский мундир. Речь опять шла о базельской трагедии, и майор сообщил о ней подробности, существенно отличавшиеся от слышанных нами вчера из уст Болена. По словам майора, погибло всего около двадцати крестьян, в том числе одна женщина, но все они пали в битве с наступавшими войсками. Позднее по приговору военного суда был расстрелян священник. Впрочем, рассказчик не был свидетелем этого события, следовательно, и его отчет о нем не может считаться исторически верным. Об упоминавшихся в рассказе Болена «казненных» ему ничего не известно. По-видимому, существуют люди, язык которых злее их сердца.