- Стоп!
Беляев расплатился.
- Зачем отпустил? - укорил его Комаров. - Потом будем дергаться, ловить...
- Ничего, подергаемся... Но в этой тухлой машине я ехать не мог.
- Я и не заметил, что она тухлая, - сказал Комаров.
За столик в шашлычной садиться не стали, а прошли прямо к стойке, где светились ряды бутылок.
- По сто пятьдесят коньячку? - спросил Комаров, поблескивая очками.
- Бери.
- На что?
- Ты заказывай, я заплачу, - сказал Беляев.
Толстая буфетчица презрительно посмотрела на Комарова, на его красный нос и сказала:
- Хоть бы кепку снял!
- Сама такая! - пошутил Комаров.
- В одежде обслуживать не буду! - уперлась буфетчица.
Пришлось идти в гардероб. Посетителей было немного. Разделись. Взяли по сто пятьдесят коньяку и пару шашлыков, сели к окошку, у тюлевой занавески.
- Ну, за что выпьем? - спросил радостный Комаров.
- За то, чтобы ты не пил.
Комаров скорчил дурацкую физиономию и всем видом показал, что он обиделся.
- Как ты не понимаешь, Коля, что нельзя в процессе напоминать об этом. Что толку говорить больному, который прикован к постели, что он больной. Ну, подойди к нему, он еле дышит, а ты ему еще ляпни: вы тяжело больны! Что за бред. Давай выпьем за веселье, за хорошее настроение, за то что еще один год подходит к концу... Сегодня какое число? - вдруг спросил он.
- Девятое декабря, - подсказал Беляев.
- Вот, девятое декабря 1971 года, нам по двадцать пять... Мне меньше чем через месяц стукнет двадцать шесть, все хорошо. И особенно мне хорошо сейчас, в этот момент, когда в стакане коньяк, когда я знаю, что не потону, когда ты, Колька, рядом со мной, когда все мысли - в сторону! Замечательно, просто замечательно. Мы всем тачки сделаем! Будь спок! Я навострился красить будь здоров! Но, понимаешь, мне самому тачка нужна. Чего я сторожем сижу у этих недоделанных? Пусть сами себя сторожат. Знаешь, сидишь иногда там, грустишь, тоска дикая, денег нет, курить хочется, выпить хочется, а не на что. Разве это жизнь?
- Ладно, давай выпьем за хорошее настроение, - прервал его Беляев. Может быть, ты прав. Всему свое время.
Они выпили и с удовольствием съели горячий, довольно-таки сносный шашлык из свинины. Настроение самым заметным образом улучшилось, и уже самому Беляеву не хотелось, чтобы это настроение проходило. Следующее такси было новое, но и на нем не доехали до Лизиной работы, а тормознули у ресторана.
- У нас спецобслуживание! - преградил им дорогу швейцар и захлопнул перед носом стеклянную дверь.
Беляев быстро показал ему через стекло десятку. Дверь послушно открылась. Было два часа дня, на улице еще поблескивал под солнечными лучами снежок, на душе было хорошо и хотелось кутить. Разделись, взяли номерки, заказали триста коньяка и по котлете "по-киевски".
- Мне нужна тачка, - говорил мечтательно Комаров. - Ты сделаешь мне тачку?
- Подожди, будет тебе тачка.
- А ты что, сам не хочешь тачку? - спрашивал Комаров.
- Пока не хочу. Зачем выделяться.
- Нужно какое-нибудь дело провернуть, - после выпитого, вновь размечтался Комаров. - Надоело безденежье.
- Это я должен тебе дело придумать?
- Я вообще... На тачках много не заработаешь. Ну, что мы две-три машины в год толкаем? Разве это заработок.
- А ты думай, - сказал Беляев, ковыряя вилкой котлету.
- Я думаю...
- Что-то плохо думаешь, что без денег ходишь, бычки в гараже подбираешь... Лучше ты завязывай с этим делом. Возьмем, так и быть, тебе тачку...
- Точно?
- Точно. Будешь меня возить.
- Это другой разговор, Коля. А то бросили меня совсем. И оформи меня куда-нибудь.
- Подумаю. Ты только, - он хотел сказать не пей, но решил не портить Комарову настроения, - Светке позвони, скажи, что сегодня придешь поздно.
- Потом позвоню...
- Нет, ты сейчас позвонишь и скажешь, что придешь поздно.
- Я не хочу портить себе настроение, - сказал убежденно Комаров. Понимаешь, когда пьешь, нельзя делать то, что может испортить настроение. Нужно держаться на поверхности. А ты все время меня толкаешь ко дну. Позвони сам, но так, чтобы я об этом не знал. И чтобы ее реакции не услышал.
Вышли из ресторана в прекрасном настроении. Комаров стал поджидать такси, а Беляев в это время дозванивался до Светы. Когда она сняла трубку, он спросил:
- Как у Левы дела?
- Пьет.
- Он сегодня пьет со мной, чтобы больше не пить, - сказал Беляев.
- Так он и послушает тебя, - сказала Света.
- Я прошу тебя об одном: не кричи на него. Сегодня поздно я его привезу. И пусть он проспится как следует. А утром приготовь ему горячий завтрак и поставь четвертинку водки.
- Чтобы я! - закричала Света.
- Слушай меня. Прошу тебя, сделай как я говорю, а там посмотрим. Ты можешь это сделать для меня?
- Для тебя - могу.
- Тогда разговор исчерпан! - И повесил трубку в самом хорошем расположении духа.
Комаров стоял у края дороги и махал руками. Такси не было видно.
- Позвонил? - спросил он с улыбкой.
- Все в порядке.
- Что она сказала?
- Ты же сам сказал, чтобы я не портил тебе настроение. Я говорю, все в порядке, значит, все в порядке! - сказал Беляев и увидел свободное такси.
Через минут двадцать они были на Бауманской, на работе у Лизы. Лиза почувствовала запах водки и недовольно спросила:
- По какому случаю?
- Комарова из запоя вывожу, - сказал Беляев, принимая огромную спортивную сумку через прилавок проходной, где дежурил старый сверхсрочник. - Здесь заказы, - сказала для пущей важности Лиза, кивая на сумку.
- Хорошо, - сказал Беляев, передавая сумку Комарову.
- Что-то не заметно, чтобы Лева был сильно пьян, - сказала Лиза.
- А я и не пьян! - сказал Комаров и пошел на улицу, чтобы не светиться.
- За Сашкой, значит, мне в сад идти? - спросила Лиза и прикусила губу.
- Лиза, делай то, что я тебе говорю. Я буду поздно.
- Почему?
- Я же тебе говорю, что вывожу из запоя Комарова!
- Он же нормален.
- Это тебе так кажется.
На улице стемнело, когда к метро "Таганская" подъехал на такси Пожаров. Сунули в машину сумку, сели сами и поехали в "поплавок" у Краснохолмского моста. Деревянный плавающий ресторан был заснежен и освещен несколькими фонарями. Окна светились. Слышалась музыка. Беляев с Комаровым вышли, а Пожаров поехал, с сумкой, чтобы освободить ее и через полчаса вернуться на этом же такси...
Комаров с повышенным жизненным тонусом выбрал столик с чистой скатертью и сел у окна. Заказали цыплят табака, но пока они жарились к приходу Пожарова, попросили принести закусок и выпивки.
Едва успели выпить по второй рюмке и закусить лаковыми влажными маслинами, явился Пожаров. Щеки его пылали с мороза. Он был подтянут, чуть-чуть полноват, в дорогом костюме и в галстуке. Когда он садился и поправил рукава пиджака, мелькнули золотые запонки. От Пожарова приятно пахло цветочным одеколоном. Он извлек из внутреннего кармана бумажник и передал Беляеву тысячу рублей сотнями. У Комарова от этого свело челюсть. Он хотел что-то спросить, но не мог. Лишь после очередного тоста, спросил:
- На чем сделали "бабки"?
- Да так, - махнул рукой Беляев. - На Солженицыне.
- А, понятно, - сказал Комаров, хотел попросить свои двести, но передумал, потому что и эта просьба, как он теперь понимал, входила в перечень закрытых для хорошего кайфа тем.
Пожаров только что сбыл оптом десять ксерокопий, переплетенных, с романа А. Солженицына "В круге первом", которые изготовила Лиза.
- Надо еще столько же, - сказал Пожаров, принимая от Беляева свою сотню комиссионных.
- Сделаем, - сказал Беляев.
- Роман, конечно, что надо! - сказал Пожаров и его глаза засветились. Идет наотлет. Свою бы типографию завести! - мечтательно воскликнул он и добавил: - Но прокурор не позволяет.
Все рассмеялись.
- Странно, как это раньше все, кому не лень, имели свои типографии. Сами писали, сами печатали, - сказал Пожаров. - Пушкин печатал свой "Современник", Достоевский печатал свои "Бесы", и, к тому же, сам продавал. К нему приходили на квартиру покупатели и спрашивали: здесь продают "Чертей"?