- Да. Гоголь не мог любить Божью тварь, потому что человек создан по образу и подобию зверей, а черти по образу и подобию человека. Гоголь хотел заглянуть в глаза Богу, но не нашел этих глаз, потому что Бога нет. Это гениальное прозрение Гоголя! Пусть он потом уморил себя голодом, пусть писал письма Белинскому, он сказал главное: человек рожден зверем и всю жизнь должен мучительно вылезать из звериной шкуры, чтобы хоть на мгновение приблизиться к человеческому облику...
Когда Беляев выходил от Иосифа Моисеевича и шел заснеженным переулком, с крыш домов которого сметало снег ветром и на углу Пятницкой крутило, он все думал о том, что это за книжка была в газетной обертке?
Глава XXI
- Ну, чего, скажешь плохая машина? - сказал Комаров, дыша на руки и снова убирая их в карманы куртки.
Зеленая "Волга" выпуска десятилетней давности стояла у сарая, заснеженная и сиротливая. Задняя правая дверь настолько проржавела, что в ней образовалась дырка с кулак величиной. Беляев с грустью взглянул на эту дырку, сказал:
- Дверь надо менять.
- Зачем менять? Я дырку эпоксидкой замажу. Не заметишь! Шпаклевочкой потом... И подкрашу! - сказал Комаров, обхаживая машину.
- Заднее крыло помято, - сказал Беляев и постучал рукой в перчатке по корпусу машины.
- Крыло Борода обещал дать.
- Входит в стоимость?
- Конечно! Он еще задний мост обещал.
- Обещал или даст?
- Даст. Он у него дома лежит.
- И сколько он просит за весь этот хлам? - с горестным вздохом спросил Беляев, глядя в глаза Комарову.
- Пять штук, - сказал тот.
- Ты что! - округлил глаза Беляев. Воротник зимнего пальто его был поднят, шапка надвинута на брови.
- Что "что"?
- Ничего. Ей цена - штука в базарный день!
- Ну ты совсем скурвился!
- А ты - мировой парень! Терпеть не могу болтунов! - с чувством выговорил Беляев. - Как рекламу давать, ты мастер, а как до товара доходит...
- Мост и коробка - новые, да еще крыло, да по мелочам.
Беляев оставался непроницаем, ходил вокруг машины с невозмутимым лицом. Комаров по его виду не мог догадаться, согласится он или нет. С четверть часа назад, пока не видел машину, говорил, что возьмет.
- Вечно какая-то липа! - сказал Беляев.
- Ну какая липа? Мне же ее делать и ездить на ней! - сказал Комаров, начиная нервничать.
- А мне - платить, - сравнительно спокойно сказал Беляев.
- Да чтоб ты подавился своими "бабками"! - заорал во всю глотку Комаров.
Беляев остановился, посмотрел на него и сказал:
- Ну чего ты орешь?
- Нервов не хватает! - чуть спокойнее ответил Комаров.
- Может быть, Борода штуку скостит?
- Да как он может скостить? Как? Хозяину - три, в парке - полторы, и Бороде - пятьсот. Вот тебе весь расклад! Ты все думаешь, что кто-то тут слишком наваривает! Ну, посуди, кто будет наваривать на мне?
- Ладно, давай оформлять, - сказал Беляев.
Комаров сорвался с места и побежал к гаражам за Бородой. Вместе с ним сели в машину. Беляеву понравилась обивка сидений, да и сами сиденья были еще не продавленные. Борода сел за руль. Машина неплохо завелась, да и ехала прилично. Посадили хозяина, завскладом ОРСа, который всю дорогу до ГАИ хвалился, что покупает новую "Волгу". Переоформив машину на Комарова, вышли из ГАИ и, пока Комаров вешал новые номера, Беляев расплатился с хозяином, вручив ему пачку четвертаков в банковской упаковке с приложением двадцати таких же сиреневых ("лиловеньких") банкнот. Проводив хозяина, получил свою долю и Борода - двадцать стольников.
Комаров сел за руль, счастливый, этакий хлюст, полюбовался техпаспортом, куда лейтенант-гаишник занес черной тушью его фамилию, сунул его вместе с водительским удостоверением во внутренний карман пиджака, надетого под куртку, и включил передачу.
- Лева, меня подбрось до парка. Я сегодня с четырех заступаю.
- Будет сделано! - отрапортовал Комаров и прибавил скорости.
Конечно, ездил Комаров прекрасно. И зима ему была не помеха.
- Через недельку будет готов сарай, - сказал Борода.
- Какой сарай? - спросил Беляев, оборачиваясь к заднему сиденью, где сидел Борода.
- Ты не знаешь, что такое сарай? - удивился тот.
- А ты знаешь, что такое евхаристия? - в свою очередь спросил Беляев.
- Не знаю.
- Ну и я не знаю, что такое "сарай". Я многого в жизни не знаю. И многого никогда не узнаю. Но я знаю достаточно много, чтобы тоже каждый раз что-нибудь вворачивать и спрашивать собеседника:
разве ты не знаешь что это такое?
Борода пропустил ученую тираду мимо ушей и сказал:
- Коля, сарай-это пикап. "Волга"-пикап. Понятно?
- Теперь понятно, - сказал Беляев. - "Волга"-пикап - это сарай.
- Сарай, - подтвердил Комаров.
- У тебя, Коля, покупателя не найдется? Беляев задумался, сдвинул шапку на затылок, затем спросил:
- Хау мач?
- Что?
- Ну, сколько стоит?
- Десять, - сказал Борода.
- Дорого.
- Да он почти что новый!
- Все равно дорого.
- Ну не ты же будешь платить! - повысил голос Борода.
Комаров не вмешивался в разговор, чтобы не омрачить собственного праздника. Праздник этот дался ему нелегко. Нужно было пересилить себя и позвонить Беляеву, убедить его, притащить.
Беляев минуту соображал, перебирая в уме потенциальных покупателей, и остановился на Афике Аллахвердиеве, который приехал на стажировку на их кафедру из Баку.
- Найду, - сказал Беляев, предполагая сдать машину Афику за пятнадцать.
- На следующей неделе надо забирать, - сказал Борода.
- Не забирать, а смотреть.
- Конечно! - сказал Борода. - Но там смотреть нечего. Тачка почти что нулевая.
- Все равно, покупатель же должен взглянуть на нее, - сказал Беляев, наблюдая за тем, как Комаров делает поворот с Восстания на Пресню через петлю у Герцена. - Цвет какой? - спросил он.
- Белая.
- Хороший цвет.
- Плохого не держим. А эта что, плохой? Да Левка ее пройдет немного и заиграет! Правда, Левик?
- Нет вопросов!
Комаров все время улыбался, даже если он хотел выглядеть серьезным. Его серьезность, даже если она возникала, была с оттенком улыбчивости. Это
у Беляева никогда такого выражения по укоренившейся внутренней привычке не было. Характерное для него выражение - недовольство, холодность. К такому человеку и подходить-то непросто, не то что задавать вопросы. Губы плотно сжаты, даже поджаты, а когда Беляев о чем-либо напряженно думал, то они, сжатые, вытягивались вперед, как у утенка.
- Кто сегодня играет? - спросил Борода.
- Во что? - удивленно спросил Беляев.
- В шайбу.
- Конюшня со "Спартаком", - сказал Комаров.
- Не скучно будет дежурить. Я старый ящик притащил в каптерку. Теперь как в кино, механики, слесаря, шоферня глазеют.
Когда Борода вышел у своего таксопарка, Комаров, поправляя очки на переносице мизинцем, спросил:
- Куда прикажете, шеф? - и заржал.
- Поедем в институт за елками, - сказал Беляев.
Снег белел в свете фонарей, на некоторых площадях переливались огнями огромные елки. Казалось, в самом воздухе витал праздничный, предновогодний дух. Уютно было сидеть в машине, смотреть по сторонам: на светящиеся гирлянды над улицами, на витрины магазинов, на яркие фонари, на прохожих, на потоки машин, на многочисленные горящие окна домов.
- Чего ты, Коля, сказал "за елками"? Несколько елок, что ли, будем брать?
- Две. Одну я обещал, завезем.
- Понятно. Я уже своим поставил, - сказал Комаров. - С Бородой на "УАЗике? > сгоняли за город, я местечко знаю, и срубили пять елок.
- На такой мелочи залететь можно, - сказал Беляев.
- А на чем нельзя не залететь?
- Тоже верно, - согласился Беляев.
- У нас на любой ерунде залететь можно. Подъехали к институту и остановились перед тяжелыми воротами и калиткой в них во двор. Грузовик с елками стоял у институтских боксов. Люди толпились, сверяли свои фамилии в списках, получали елки, связывали их. Предпрофкома Брусков, в телогрейке, раздавал команды. Увидев Беляева, бросил громко девушке со списком: