- Это моя комната...
Комната была небольшая. Сразу бросилась в глаза Беляеву кровать, стоявшая слева в углу у окна. Лиза подошла к окну, отпустив его руку. Беляев успел оглядеть ее с головы до ног. Заплетенная коса, ноги в прозрачных чулках. Он подошел к ней. Она повернулась к нему лицом и посмотрела в его глаза, и ее взгляд как бы распахнулся навстречу ему. Он целовал ее так долго, что чуть сам не задохнулся в этом поцелуе. Он склонился еще ниже и поцеловал ее нежную шею. Затем на мгновение выпрямился и увидел, что Лиза подняла на него совершенно слепой, невидящий взгляд.
- Люби меня, - прошептала она.
И тут же ее взгляд принял какое-то жалобное выражение, словно бы только сейчас Лиза поняла, что делает, и словно бы все это время вовсе и не думала что-то делать, но она сделала и отступать было поздно. Ее руки безвольно были опущены. Он целовал ее, а его руки, дрожа, расстегивали пуговицы на халате, затем гладили обнаженные груди, белые, как снег. И вновь ему показалось, что стало как-то светлее, то ли от белого потолка, то ли от ясного света из окна.
Пронзительно белый свет, до боли в глазах белый!
Можно было подумать, что он сам стал частью снежного пространства, превратился в снег и кружился вместе с Лизой в метели, закручивался в воронки, вздымался, парил и падал.
Холодок пробегал по всему телу.
Снег шел, и все было снежным, тревожным, стремительным, болезненным и сладким. Так в детстве едят снег и он кажется сладким. Сладким, но с едва различимой горчинкой.
Лицо Лизы вырвалось из метельного вихря, как бы сфокусировалось, и вновь исчезло, расплылось в белом пространстве.
Что он знал о белом снеге?
- Побудь один, - шепнула она и вышла из комнаты.
Он встал и, как сомнамбула, стал бродить по комнате.
На тумбочке лежал электрический фонарик. Он взял его, включил. Лампочка слабо светилась золотистым огоньком.
Через минуту Беляев стоял на пороге ванной и смотрел, как Лиза принимает душ.
- Тебе приятно? - спросил он.
- Очень.
- Вода холодная или горячая?
- Теплая.
- Я замерз.
- Забирайся ко мне.
- Можно?
- Почему же нет!
- Все-таки...
Он встал под душ вместе с Лизой.
- Ошалеть можно! - сказал он.
- Шалей!
- С тобой готов шалеть весь день!
- Я сделаю воду чуть прохладнее, - сказала она.
- Сделай. Это очень холодно!
- Ничего. Мы немножко замерзнем, а потом сделаю горячую.
- Тебе так нравится?
- Я люблю контрасты.
- Контрасты? Вот уж не думал...
- А что ты вообще обо мне знаешь?
- В общем-то, ничего.
- И я о тебе - столько же!
- Какая ты белая!
- Как ты! - рассмеялась она.
Они оделись и вышли на улицу. Там все так же спешили прохожие, проезжали машины, как будто ничего в мире не произошло. А ведь произошло чудо, думал Беляев, поглядывая на Лизу, чудо, достойное отражения в летописях. Что бы Пожаров сейчас вспомянул из "Повести временных лет"?
Прежде Лиза не замечала Беляева, но к девятому классу он вырос, и сделался стройным, красивым юношей, она стала стыдиться его, потом полюбила безумно и всячески стремилась найти повод покороче сойтись с ним. Идея встречи Нового года витала в воздухе, и Светка здорово придумала, что все так удачно устроила. Ведь, по сути дела, около полугода Лиза не видела Беляева: он в одном институте, она в другом.
Теперь им хорошо было вместе идти и молчать, идти и говорить. Время от времени Лиза останавливалась и обводила Беляева взглядом, как будто давно не видела его. И при этом спрашивала:
- Я тебе нравлюсь?
Ему ничего не оставалось делать, как соглашаться. Слова "люблю", "нравлюсь" были для него новы, ему казалось, что никто и никогда не произносил этих слов. Только ему довелось их услышать и говорить самому. Он догадывался, что и для Лизы это были новые слова, обретшие теперь вполне осязаемый смысл. Как будто этих слов вовсе до настоящего времени не существовало на свете, как будто они с Лизой изобрели эти слова, и то, что означали эти слова, они проделали впервые в истории человечества, были первооткрывателями этой любви.
- Вот на том углу мы поцелуемся, - сказала Лиза.
Угол был знаком с детства, сколько здесь было хожено-перехожено, угол Трубной с Петровским.
- Лучше в ресторане, - сказал Беляев.
- В каком?
- В "Эрмитаже".
- Ах да, в этом доме был когда-то "Эрмитаж".
- Старый "Эрмитаж", - добавил Беляев.
- Старый, - задумчиво согласилась Лиза.
- Пойдем?
- Пойдем.
Они смело, не глядя на вахтера, а он их и не заметил, поднялись на второй этаж. Из комнат слышался стук пишущих машинок. Беляев приоткрыл белую дверь в зал: никого. Старинный зал ресторана, в котором когда-то гуляли купцы с цыганами, теперь был чем-то вроде актового зала. Над неказистой сценой, которой, разумеется, в те времена, когда здесь был ресторан, не было, висел огромный портрет Хрущева. По одной стене в ряд шли великолепные окна и столь же великолепные зеркала. Потолок был настоящим произведением искусства. В противоположной стене находилась раковина для оркестра, того, старого, который давным-давно веселил здесь тех самых купцов, а может быть, и самого Чехова.
- Там мы и поцелуемся, - сказал Беляев.
Он встал на стул и перелез через барьер, Лиза с его помощью проделала то же самое. Они с некоторым испугом поцеловались. Поскольку в этот момент в зал зашел какой-то человек с графином в руке. Он был сосредоточен и, не заметив влюбленных в раковине, поставил на стол перед сценой графин с водой. Когда он вышел, Беляев поцеловал Лизу по-настоящему и, едва кончив поцелуй, заметил, что человек вернулся в зал. В руках у него теперь была зеленая суконная скатерть и он принялся покрывать ею стол.
- Попали на заседание, - прошептала Лиза и хихикнула громче, чем следовало.
Человек оглянулся и заметил их.
- Вам что здесь нужно? - беззлобно спросил он. Беляев сразу нашелся, что ответить.
- Мы из архитектурного института... Осматриваем планировку этого здания...
- А-а... Смотрите еще пять минут... У нас заседание!
Он ушел, но через минуту вернулся с какими-то бумагами. Беляев заговорил:
- Товарищество "Эрмитаж"... Все здесь было: и гостиница, и баня, и ресторан...
- Салат "Оливье" здесь впервые придумали, - вставила Лиза.
- Это мы знаем, - сказал человек. - Сам Чайковский здесь свадьбу праздновал! Торжественные обеды тут давали для Тургенева и Достоевского...
Все в этом зале было сделано со вкусом. Мастерство архитекторов и строителей замечалось во всем. Беляеву приходилось лишь сожалеть, что теперь нет таких мастеров. Почему-то всегда, когда он смотрел на что-нибудь прекрасное, к чувству радости и восхищения примешивалось вот это самое чувство утраты мастерства: теперь так не сделают. Даже решетки на бульварах.
Выйдя на улицу, переглянулись и рассмеялись. Там, где обедал Достоевский, там, где праздновал свадьбу Чайковский - они целовались! Время исчезало, или его не было никогда на свете, время - фикция, время - облако, время - луч, время - повторение. Они взялись за руки, крепко-крепко, и пошли, как во сне вне времени, по Цветному, а там - вверх по Сухаревскому переулку, на домах которого сохранились надписи различных лавок, магазинов, трактиров.
- В Сухаревском нужно обязательно поцеловаться! - воскликнула Лиза, разрумянившаяся на легком морозце, и в ее глазах появился масленый блеск.
Теперь Беляев считал Лизу красивее всех и находил в ней все, в чем до этого нуждался. О, это счастье! Он поцеловал ее на глазах у прохожих и сказал:
- Ты прелесть!
Лиза порывисто взяла его под руку, но он, казалось, был весь поглощен додумыванием сказанного. Может быть, его поразила мысль, что недостижимое иногда достигается, что он является обладателем этого недостижимого.