Ницше читал Лу и Рэ только что законченную "Веселую науку", самую жизнерадостную свою книгу, предвещающую приближение Сверхчеловека. Человек со всей его "слишком человечной" "человечиной" больше не способен удовлетворить Ницше. "Иной идеал влечет нас к себе, чудесный, искушающий, губительный, чреватый опасностями идеал...", - читал Ницше, внезапно переводя внимательный взгляд на Лу. Осуществляла ли она ницшевский миф на практике? Во всяком случае встреча именно с таким воплощением своего мифа заставила Ницше мобилизовать весь потенциал своего стиля. Так родился безупречнейший стилист среди философов, первым поставивший проблему поиска "Большого стиля" как жизненной стратегии мудреца.
Воодушевленная им, Лу и сама начинает делать пробы в обретении стиля. В знак духовной симпатии она посвящает Ницше поэму "К скорби". Петер Гаст, прочитав эти строки, решил, что их написал Ницше. Эта ошибка обрадовала Фридриха. "Нет, - писал он своему другу, - эти стихи принадлежат не мне. Они производят на меня прямо-таки подавляющее впечатление и я не могу читать их без слез; в них слышатся звуки голоса, который звучит в моих ушах давно, давно, с самого раннего детства. Стихи эти написала Лу, мой новый друг, о котором вы еще ничего не слыхали; она дочь русского генерала; ей 20 лет, она резкая, как орел, сильная, как львица, и при этом очень женственный ребенок... Она поразительно зрела и готова к моему способу мышления... Кроме того, у нее невероятно твердый характер, и она точно знает, чего хочет, - не спрашивая ничьих советов и не заботясь об общественном мнении".
Со всей присущей ей одержимостью и энергией Лу хотела построить маленькую интеллектуальную коммуну, философскую "Святую Троицу". Нашей героине к тому времени едва исполнился 21 год, Рэ было 32, Ницше - 38.
До сих пор все мужчины в жизни Лу проходили через своеобразную "конфирмацию" - получения отказа от сделанного ей брачного предложения. Таково, очевидно, было "причащение" к ее религии "свободных духов". Подобная участь ожидала и Ницше. 8 мая (не прошло и месяца со дня знакомства!) он уполномачивает Рэ поговорить с Лу от его имени. Матери Лу в Санкт-Петербург было направлено письмо с официальным предложением. Пребывая в лихорадочном возбуждении, Ницше пытается размышлять над устранением главной, по его мнению, помехи: его бедности. Может быть, окажется возможным целиком за значительную сумму продать какому-нибудь издателю все свои будущие сочинения?
В "Опыте дружбы" Лу перечисляет все аргументы, к которым она прибегла, чтобы максимально смягчить свой отказ и сохранить в силе главное - их дружбу и сам проект жизни "втроем".
Как же рассчитывали они превратить столь эксцентричную духовную конструкцию в повседневную действительность? Вполне ли отдавали себе отчет, сколько провокаций для игры чувствами таит в себе подобный замысел? С упрямым романтизмом они уповали на то, что все житейские недоразумения задыхаются "на высоте 6 тысяч футов над уровнем человека", где они собирались существовать.
И все же чреватость этого плана катастрофой была очевидна. Мальвида писала Лу: "...И в конце концов это триединство! Несмотря на то, что я вполне убеждена в Вашей нейтральности, при всем этом опыт моей долгой жизни, равно как и знание человеческой натуры, позволяют мне утверждать, что так это долго не может развиваться, что в самом лучшем случае серьезно пострадает сердце, а в худшей ситуации дружеский союз будет разрушен... - естество не дает себя одурачить, а связи существуют только в той мере, в которой мы их осознаем. Однако, если Вы, вопреки всему, это сделаете, я не усомнюсь в вас, я лишь хотела бы уберечь Вас от той почти неизбежной боли, которую Вы уже раз испытали".
Это письмо написано 6 июня 1882 года, в то время, когда, несмотря на все пересуды, ее участники как раз были поглощены выбором места проживания: поочередно обсуждались и отклонялись Вена, Цеплице в Нижней Силезии, Берлин и, наконец, после долгих обсуждений был выбран Париж.
Могло ли поколебать Лу это письмо? Мальвида апеллировала к ее здравому смыслу, человечности и их общей ответственности за репутацию феминизма в Италии, который мог быть скомпроментирован чересчур дерзким экспериментом Лу. В отношении последнего пункта Мальвида обольщалась. Лу не испытывала ни малейших обязательств перед судьбой феминизма. Она не стала феминисткой в Италии, как не была революционеркой в России (хотя всю жизнь хранила у себя фотографию Веры Засулич). Неисправимая упрямица и индивидуалистка, она неизменно шла своим собственным путем. И по этому пути она двигалась уверенно и слепо, как сомнамбула, ведомая своим рафинированным интеллектуальным любопытством и изощренной женской интуицией. Тем более, что 7 июня развеяло все сомнения. В этот день она получила письмо от Ницше: "В настоящий момент я считаю необходимым, чтобы мы сохраняли молчание на эту тему в присутствии даже самых близких: никто, ни m-me Рэ в Цеплицах, ни m-lle фон Мейзенбух в Байрейте, ни моя семья не должны ломать себе голов и сердец над этими вещами, до которых только мы, мы, мы доросли и с которыми справимся, для других они могут лишь остаться опасными фантазиями". Через два дня он пишет Лу новое письмо: "Люблю жизнь в убежище и желаю себе всем сердцем, чтобы Вас, как и меня, миновали европейские пересуды. Тем более что я связываю с нашей совместной жизнью такие высокие надежды, что любые обязательные или случайные побочные следствия в настоящее время меня мало занимают: и то, что произойдет, мы будем готовить вместе, и весь этот мешок огорчений мы каждый вечер вместе будем выбрасывать на дно - не правда ли?"