— А в воду можно? — спросил Иван Кириллыч. — Сахару-то у нас сейчас нету.
Галя посмотрела на маму.
— У нас есть сахар, — сказала мама. — Берите, пожалуйста, не стесняйтесь. Кусочек порядочный, хватит Любочке на два раза.
Иван Кириллыч взял сахар, пузырёк с каплями, поблагодарил и ушёл, а мама с Галей продолжали ужинать.
Ничего, что чай был несладкий. Всё равно это был очень хороший вечер. Настоящий новогодний. Электричество горело, ни разу не потухая, и все время говорило радио. Солдаты и офицеры с фронта, рабочие и колхозники с Большой земли поздравляли маму и Галю и всех ленинградцев с Новым годом, желали им здоровья и счастья и обещали всё возможное сделать, чтобы разорвать кольцо блокады. До двенадцати часов играла по радио весёлая музыка и пели песни.
В двенадцать часов, когда наступил Новый год, мама с Галей убрали со стола и легли спать. Всласть наглядевшись на красивую ёлочку, спали Славик, Катюша и Леночка. Любочке помогло лекарство, она перестала кашлять и тоже уснула. И бывший Товарищ Клюквин, милый худенький Валька, тоже крепко спал, подсунув под щёку кулачок. От чая с малиной жар у Вальки прошёл, и снились ему хорошие сны.
ВСЕГДА ГОТОВ![7]
Кончилась в Ленинграде первая блокадная зима.
Весной Серёже Лаврикову исполнилось девять лет, и старшие ребята сказали, что пора принять его в пионеры. Стали думать, где и когда устроить сбор, и послали Володю поговорить с Клавой.
Клава была уже совсем взрослая. Перед войной окончила школу, работала теперь на военном заводе и была комсомольским секретарём. Она всегда находила время поговорить с пионерами и, если надо, чем-нибудь им помочь.
Ребята любили Клаву и гордились ею. Она была добрая, умная и красивая. Правда, зимой она так похудела, что казалось, — дунет ветер покрепче и унесёт её, такую тоненькую и лёгкую, как пёрышко. Но ветер дул, выл, ревел, а Клава жила, работала, и никто не слыхал, чтобы она жаловалась, никто не видел слёз на её глазах.
— Серёжу я хорошо знаю, — сказала она Вовке. — Мы с ним вместе тушили зажигательные бомбы. И Полина Ивановна, комендант нашего дома, мне о нём рассказывала. У Полины Ивановны, знаешь, какая работа! Каждый дом в Ленинграде сейчас — крепость, а быть комендантом крепости не так просто. Надо в убежище во время воздушных налётов всех увести и за окнами следить, чтобы свет где-нибудь не пробился, и дрова доставать, чтобы люди не замёрзли… А у неё двое малышей, за ними присмотр нужен. И спасает её Серёжа Лавриков. Он и посидит с детьми, когда мать уходит на дежурство, и спать их уложит, и даже суп научился варить. Вот какой наш Серёжка! Принимайте его обязательно!
— Мы и сами хотим, — сказал Вовка, — но не знаем, где устроить сбор. Галю, Татьяну и меня ещё до войны принимали. Накануне Октябрьских праздников, на торжественной линейке. Тогда ещё в первый раз снег пошёл.
— А мы торжественное обещание у Смольного давали, — вспомнила Клава. — Перед Первым мая. Ох и день был чудесный! Прямо золотой. Перед тем мы съездили в лес, набрали там подснежников, вербы цветущей и положили у памятника Владимиру Ильичу. Почти десять лет с того дня прошло, а помнится, будто вчера всё было… А Серёжу мы в бомбоубежище будем принимать, всё равно нигде в другом месте нам не разрешат собраться. Ивана Кириллыча пригласим, — он старый большевик, участник революции, пусть повяжет Серёже галстук.
— Хорошо, — сказал Вовка. — Только мало нас очень осталось. В школе вся дружина на линейку выстраивалась, а сейчас только одно звено соберётся.
— Ничего не поделаешь, — сказала Клава, — Дружину теперь не соберёшь. Одни в эвакуации, другие…
Она замолчала, и Вовка не стал её спрашивать, где другие. Он знал: другие так далеко, что никогда уже не вернутся… Нет их на свете… Страшно думать, как много людей погибло зимой от холода, голода, от налетов и обстрелов.
— Ладно! Грустить и плакать будем потом. Сейчас надо жить и, значит, бороться. Соберём ваше звено в следующее воскресенье.
И вот оно наступило.
— Все мы должны жить и бороться, — сказал Иван Кириллыч и подошёл к Серёже, держа в руках красный галстук.
Серёжа стоял в белой рубашечке, в синих, отутюженных мамой, брючках, очень худенький, очень бледный и очень счастливый. Конечно, он был немного смущён: так много людей, и все говорили о нём такие хорошие слова. Неужели он и правда их заслужил? Первой попросили выступить его маму. Она сказала: