Ваша послушная дочь, Шамела.
P.S. Я уже собиралась отправить это письмо, как вдруг пришла записка от хозяина: он просит меня вернуться и осыпает множеством обещаний. Теперь он в моих руках. Прилагаю эту записку, из нее вы сами все увидите.
Записка эта, к несчастью, утрачена, как и следующее письмо Шамелы, где она рассказывает обо всем, что предшествовало свадьбе. Единственное из оставшихся писем, попавшее мне в руки, написано, по-видимому, приблизительно через неделю после венчания. Вот оно.
Шамела Буби — Генриетте Марии Гоноре Эндрюс
Мадам!
В последнем своем письме (Это письмо утрачено. — Примечание составителя «подлинных писем» Шамелы Эндрюс, пастора Оливера) я остановилась на описании свадебного ужина, где я держалась так скромно и робко, как самая девственная на свете девица. Труднее всего было краснеть, но я задерживала дыхание и украдкой терла щеки носовым платком, так что вполне справилась. Мужу моему не терпелось поскорее разделаться с ужином. Встав из-за стола, он позволил мне удалиться на четверть часа в гардеробную, что для меня было как нельзя кстати: за это время я написала письмо мистеру Вильямсу, который, как я упоминала в предыдущем письме, освобожден и получил новый приход по случаю смерти своего соседа-священника. Наконец я легла в постель, а вслед за мной прыгнул туда и мой муженек, и могу вас уверить, я так сыграла свою роль, что любой девице впору! Сказать по правде, муж мой свою партию также исполнил недурно, я осталась бы вполне довольна, не будь я знакома с пастором Вильямсом.
О, сколь обязаны те, кто женятся на вдовах, способностям их покойных мужей!
На следующее утро мы не вставали до одиннадцати, потом сели завтракать; я съела два куска хлеба с маслом и выпила три блюдечка чая, положив побольше сахару; должно быть, вид у нас обоих был на редкость глупый. После завтрака оделись: он в камлотовый камзол, очень богато расшитый, такие же штаны и пояс из рубчатого шелка с серебряным шитьем, а я в одно из хозяйкиных платьев. Когда приедем в город, накуплю себе нарядов получше. Затем мы гуляли в саду; он несколько раз целовал меня и подарил сто гиней, которые я еще до вечера раздала слугам — двадцать одному, десять другому и так далее.
Мы плотно поужинали и часов в восемь вечера снова отправились в постель. Он меня обожает, но мне и вполовину так не нравится, как милый мой Вильямс. На следующее утро мы встали пораньше. Я попросила у него еще сотню гиней, и он дал. Пятьдесят я отослала пастору Вильямсу, а другую половину раздала — две гинеи нищему, три какому-то человеку на дороге и остальные разным людям. Не могу дождаться, когда мы поедем в город: там я смогу не только раздавать, но и тратить. Буду покупать все, что увижу! Что толку в деньгах, если их не тратишь?
На следующий день, едва встав, я попросила у него еще сотню гиней.
— Дорогая, — говорит он, — я ни в чем тебя не упрекаю, но как тебе удалось истратить двести гиней за два дня?
— Ах, сэр, — отвечаю я, — надеюсь, я не обязана отчитываться перед вами в каждом шиллинге? Неужто я по-прежнему ваша служанка? Не с такими мыслями я выходила за вас замуж. Тем более, разве сами вы не говорили, что я стану хозяйкой всего, что у вас есть? Я полагала, так оно и будет. Хоть я и не принесла вам состояния, но я такая же ваша жена, как если бы принесла в приданое миллион.
— Разумеется, моя дорогая, — отвечает он. — Но когда бы ты принесла мне миллион, то с твоими запросами и его бы скоро спустила, и если здесь ты столько тратишь, сколько же ты будешь проживать в Лондоне?
— Знаете ли, сэр, — отвечаю я, — я собираюсь жить, как все прочие дамы моего положения, а если вы думаете, что раз я была служанкой, то позволю собой командовать, как вам вздумается, то я докажу, что вы ошибаетесь! Не хотели обходиться со мной, как с женой, нечего было и жениться! Я за вами не бегала и вас об этом не просила.
— Мадам, — говорит он, — мне не жаль сотни гиней, чтобы доставить вам удовольствие, но я замечаю в вас дух, какого никак не ожидал и никаких признаков его прежде не видел.