Входит Саня, усталая, в комбинезоне и красной косынке.
– Здравствуй, Степа!
– Здорово, курносая! – мрачно буркнул Рузаев.
– Ты что, Степа, затосковал? Прошел все фронты живым, здоровым. Радоваться надо.
– Отвык я от мирной жизни. Куда и сунуться, не знаю.
– Только к нам на завод, – уверенно сказал Зворыкин. – С рабочим классом не пропадешь.
– Нет, Алеха, что ни говори, на фронте было легче… яснее, что ли. А теперь… не понимаю я чего-то… Вот мы сидим, балыком закусываем, пирожок во рту тает, «Смирновская» на столе… Революция кончилась!
– Ладно. Не трави баланду. Знаешь, как в песне: «Жизнь тоже не стоит, она идет…»
Рузаев оглядел стол, просторную, кое-как обставленную квартиру Зворыкина и, подумав о чем-то своем, усмехнулся.
– Богато живете, окопному человеку прямо неловко у вас. Может, сходим попариться? Кости ноют…
– Пошли! – охотно согласился Зворыкин.
В коридоре звонок. Зворыкин идет открывать и тут же в шутливом страхе отступает перед Саниной сестрой.
– Свят! Свят! Свят!..
– Ах, милый пупсик! – засмеялся Рузаев, пытаясь обнять круглый Фенечкин стан, но получил по рукам.
Друзья с хохотом выбегают из квартиры.
– Ну, постой, постой, дай поглядеть на тебя, – говорила Феня, протягивая к сестре короткие полные руки. – Плоха, плоха ты стала, Саня, ох, плоха!..
– Устала я, только с завода…
– Нешто сегодня работают? Бог и тот дал себе отдых в седьмой день недели.
– Воскресник у нас был, – неохотно пояснила Саня.
– Тьфу! Все не по-людски и не по-божески…
– Ты зачем пожаловала? – холодно перебила Саня.
– Семейство тебе кланяется, отец благословение шлет и помощи ожидает.
– Какой еще помощи? Я же писала матери, чтоб оставили меня в покое.
– Великий вождь всея Руси в несравненной мудрости своей даровал Советской державе новую экономическую политику… – строго и торжественно завела Феня.
– Ты мне политграмоту не читай…
– В Писании сказано, что Иисус изгнал торгашей из храма. Памятуя об этом, наш родитель решил торговлюшку прикрыть и завесть небольшую замочную мастерскую, но с патентом туговато, чинят препоны ироды жестокосердные. Сказала бы своему, он с верховными правителями возжается.
– У тебя на трамвай есть или дать? – спросила Саня.
– Значит, отказываешь?.. Смотри, накликаешь родительское проклятие…
– Катись колбасой, устала я…
– Ох, и плоха ты стала, плоха! – злорадно сказала Феня. – Ну-ка, дай руку. – Хоть Саня сопротивляется, она крепко схватила ее за кисть и вывернула ладонью кверху. – Истину речет линия судьбы. Быть тебе брошенкой!
Пустив эту стрелку, она метнулась к выходу. Саня плюнула ей в след и презрительно передернула плечами. Но смутное женское беспокойство заставило ее посмотреться в зеркало. Оттуда ей жалко улыбнулось усталое, обветренное лицо с полоской мазута на виске.
…Завернувшись в простыни, ублаготворенные парилкой, медленно и величественно, как древние римляне, Зворыкин и Рузаев шествуют через роскошную моечную «аристократического» отделения Сандуновских бань. Даже в этом месте, где каждый наг, как прародитель наш Адам, и то чувствуется, что времена изменились и нэп вступил в зрелую пору. Иначе откуда могли взяться эти жирные телеса, эти белые пухлые спины, над которыми трудятся поджарые, с тряпичными руками банщики в мокрых набедренных повязках, эти зады-подушки под хрустальными водопадами душей, этот пробегающий в сторону бассейна с подносом, уставленным пивными и коньячными бутылками, потный, прилизанный половой?
Доносится громкий смех. Это гогочет толпа, окружившая бассейн для плавания. Зворыкин и его друг подходят к бассейну, и глазам их предстает увлекательное зрелище: несколько молодых нэпманов в изысканных купальных костюмах распивают бутылку Петровской водки на мраморном барьерчике и закусывают сардинами и анчоусами, ныряя в воду и вылавливая их ртом со дна водоема. Специально приставленный к делу малый трудолюбиво опорожняет в бассейн консервные банки. Зворыкин переглянулся с приятелем.
– Ишь, паразиты! – проговорил он с отвращением на грани восторга.
На глазах Рузаева выступили слезы.
– За что боролись, Алеха? – прошептал он.
– Тебе люди цирк показывают, а ты недоволен, – успокаивающе произнес Зворыкин.
– Неужто для того я столько чужой и своей крови пролил, чтобы эти сволочи за кильками ныряли?
– Ты же фронтовик, тебя ли учить, что бывает временный отход перед наступлением?