Но и тут не кончились его страдания. Лишь две девочки, в том числе конопатая Былинкина, согласились считать себя ниже Юры, но, оглянув замыкающих линейку, учительница решительно переставила Юру в самый хвост.
Он стоял, закусив губы, весь напрягшись, чтобы не разрыдаться. А во главе линейки невозмутимо высился толстяк Лупачев, не знавший ни одного стихотворения.
— До свидания, ребята! По домам! — сказала учительница.
Юра опрометью кинулся из класса и угодил в добрые руки матери. Она все видела, все поняла.
— Не горюй, сыночек, ты еще выше всех вымахаешь!..
По деревенской улице гнали стадо. Сшибаясь крутыми боками, покорно брели черно-белые остфризы, потупив печальные, терпеливые морды, словно ведали, какой долгий и нелегкий путь им предстоит. За коровами шли бычки-годовики, толкаясь короткими рожками. И в слезах бежала за ними ослепшая от горя заведующая фермой Анна Тимофеевна Гагарина.
Она нагнала пожилого ветеринара, мужниного брата Павла Ивановича Гагарина.
— Иваныч, побереги теляток-то! Доставь в целости и сохранности!..
Тот ничего не ответил, только поглядел грустно и понимающе да перекинул в губах погасший окурок.
— Паша… Пышкова… — обратилась Анна Тимофеевна к молодой женщине, сопровождавшей стадо. — Послаще им травку-то выбирай. А то грех на тебе будет.
— Не сумлевайся, Тимофеевна, — отозвалась Паша.
Замыкая стадо, прошла старая большая корова с иссякшим выменем, а за ней прокатилась войлочная груда овец похожая на громадный ком репейника. И в клубах пыли скрылось уходящее от войны колхозное стадо.
— Мам, не плачь, не надо! — просит невесть откуда взявшийся Юра.
— Как не плакать, сыночек, ведь сколько сил, сколько трудов отдано!.. — утираясь, произнесла Анна Тимофеевна.
Тишина разорвалась оглушительным треском моторов. Кинулась врассыпную деревенская живность, отыскивающая корм в траве обочь дороги, завыли цепные псы. Дико, невероятно и жутко, как в больном сне, над деревней пронеслись два краснозвездных самолета, за одним из них тянулся хвост черного дыма. Внезапно возникнув, они так же внезапно скрылись, только грохот их еще колебал воздух. Казалось, самолеты сели на картофельное поле за деревней.
Юра оторвался от матери и бросился в поле. Еще несколько деревенских ребятишек последовало его примеру.
Их ожидало разочарование: на обширном поле за деревней не было и следа самолетов. В разных местах подымались дымы, но то были костры пастухов, угоняющих на восток смоленские стада, костры беженцев или же то догорали строения, подожженные немецкими зажигалками.
— Улетели, видать…
— К базе своей потянули…
Ребятишки повернули назад. Юра остался. Он жадно оглядывал окрестность, вдруг сорвался и побежал через поле к можжевеловой поросли, за которой в низине лежало болото.
Там они оказались. Один самолет, целехонький, стоял на твердой земле, другой исходил последним дымком в теплой жиже торфяного болота. Видно, его погасило болотной влагой.
Юра подошел совсем близко, но пилоты не замечали его. Старший бинтовал своему молодому белобрысому товарищу раненую руку. Тому было очень больно, и, чтобы скрыть это, он на все лады честил Гитлера.
— В бога… в душу… в мать Адольфа!..
— Больно, да? — спросил старший.
— Чепуха!.. Если бы не ты, стучаться бы мне у райских врат.
— Ладно!..
— Я тебе этого сроду не забуду.
— Не трави баланду! — сердито оборвал старший. Он кончил бинтовать и заметил Юру. — Эй, пацан, это что за деревня?
— Это не деревня — село, — застенчиво пробормотал Юра.
— Вот формалист! Ну, село…
— Клушино.
Летчик достал из планшета карту, развернул.
Юре очень хотелось посмотреть, что это за карта, но, уважая военную тайну, он пересилил себя.
— Понятно, — пробормотал летчик. — Как звать-то?
— Юра… Юрий Алексеевич.
— Ого! А фамилия у тебя есть?
— Гагарин.
— Хорошая фамилия, княжеская.
— Не, мы колхозные.
— Того лучше. Председатель у вас толковый?
— Ага… — И, вспомнив слова, что говорили взрослые, Юра добавил серьезно: — Хозяйственный и зашибает в меру.
Оба летчика рассмеялись.
— Вон как здорово! Записку ему отнесешь.
Подложив планшет под листок, вырванный из блокнота, пожилой летчик принялся что-то писать.