- Я слушаю...
- Я заметил, что слушаешь, потому и говорю. Только не думай, что я умный, я и дурак бываю.
Левашов, заскрипев матрацем, подвинулся на кровати, заложив руки за голову и закрыл глаза.
На столе затрещал телефон, и, как только он затрещал, Левашов понял, что лежал и не спал, потому что ждал этого звонка. Дотянувшись до трубки, еще только поднося ее к уху, он услышал далекий и, как ему показалось, злой голос Ефимова:
- Левашова!
"Все же нажаловался, - подумал он о Бастрюкове с неожиданно нахлынувшим облегчением. - Черт с ним! Выложу все - и будь что будет!"
- Левашов слушает, товарищ командующий!
- Был у Мурадова? - спросил Ефимов, и Левашов понял, что ошибся.
- Был.
- Как он?
- Похоже, не выживет.
- А я, как только кончился Военный совет, поехал и опоздал, эсминец отвалил. - Ефимов вздохнул в телефон.
- Все равно он без сознания, - сказал Левашов, почувствовав горечь в голосе Ефимова.
- Ему все равно, мне не все равно, - сказал Ефимов. - Сейчас! оторвался он куда-то в сторону - наверно, его звали к другому телефону. Спали?
- Нет еще.
- Поспите, сколько удастся. Завтра надо ждать новых атак. Доброго здоровья.
- Который час? - положив трубку и снова улегшись и накрывшись шинелью, спросил Левашов у Лопатина. Свои часы он вдребезги разбил еще днем в бою.
- Ровно двенадцать.
- Сделай одолжение - поставь ходики, подыматься неохота.
Лопатин подошел к висевшим на стене ходикам и, поставив стрелки на двенадцать, подтянул гирю.
- Вот и еще день прошел, - сказал Левашов и, откинув шинель, приподнялся на локтях, так, словно увидел что-то встревожившее его.
Лопатин повернулся к двери, по там никого не было.
- Ты говоришь, что все лето на Западном был; от Вязьмы до Москвы, если машиной, сколько? - неожиданно для Лопатина спросил Левашов.
- В разное время по-разному ездили. Если днем, без задержек - часов шесть. Ночью, без фар, конечно, дольше.
- А от Вязьмы до передовой - сколько?
- Смотря куда ехать. Я последний раз был под Ярцевом; туда от Вязьмы, если по карте, - сто десять, а если с объездами - сто тридцать, даже сто сорок. А что? - спросил Лопатин, почувствовав за неожиданными вопросами что-то недоброе.
- Так, просто подумал, как тут у нас и как в других местах, - покривил душой Левашов. Сначала, спрашивая об этой, не выходившей у него из головы, Вязьме, он смутно надеялся - а вдруг корреспондент "Красной звезды" знает и расскажет ему про Вязьму совсем другое, чем Гришка Кариофили, снимет камень с души. Но когда вместо этого услышал от Лопатина "а что?" - вопрос ничего не знавшего человека, - сдержался, решил и сам не делиться с ним тем, что услышал.
Лопатин сидел, повернувшись к нему, и молчал, словно ожидая чего-то еще несказанного; и Левашову стало неловко.
- Вы меня извините, что я вас все на "ты". Хотя и по дружбе, но привычка дурацкая, тем более что вы постарше меня, - виновато сказал он.
- За это - бог простит, - сказал Лопатин. - А вот с чего это вы вдруг меня - про Вязьму? Не хотите - не отвечайте. Но имейте в виду: в вашу байку - что просто так - не поверил.
- Значит, не выходит у меня врать, - усмехнулся Левашов. - Сколько жизнь ни учила, все равно не выходит. Натрепался мне тут один, что немцы к Вязьме прорвались. Думал - а вдруг вы чего-нибудь знаете.
- Ровно ничего не знаю.
- А что думаете?
- Ничего не думаю. Кроме того, что не хочу этому верить, - сказал Лопатин.
- У вас жена где, не в Москве? - спросил Левашов.
- Нет, не в Москве. В Казани. Во всяком случае, по моим последним сведениям.
- А кто она у вас?
"И в самом деле, кто она у меня?" - внутренне усмехнувшись, подумал Лопатин; ему не хотелось говорить о своей жене с этим, не умевшим кривить душой и располагавшим к ответной откровенности, человеком.
- Работает в театре, по литературной части.
- А фото у вас есть с собой?
- Фото нет. Не вожу, - сказал Лопатин.
- А я бы возил. Но нету, - сказал Левашов. - Когда поженились, снялись вместе. А потом все хотел к фотографу ее сводить, чтобы одну снять. Так до двадцать второго июня и прособирался. Я почти перед самой войной на ней женился.
В голосе его была нескрываемая тоска. Наступило молчание. Лопатин продолжал писать. Большая кривобокая тень его перевязанной головы шевелилась на стене.
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать,
вдруг за спиной у Лопатина нараспев прочел Левашов есенинские строчки, прочел и остановился, словно колеблясь, читать ли дальше. Но читать не стал, а снова, как раньше, на "ты", спросил Лопатина:
- Наверно, тяжело тебе на войне? Сегодня - у этих, завтра - у тех. Ни ты к людям, ни они к тебе не успевают привыкнуть. Когда все время в одной части - легче. Верно?
- Не думаю, - продолжая писать, сказал Лопатин. Он не мог согласиться с тем, что жизнь Левашова на войне была легче его жизни.
19
Про сообщение Информбюро - что положение под Москвой на Западном фронте ухудшилось - Лопатин узнал еще в Одесском порту, в ту самую ночь с 15 на 16 октября, когда оттуда полным ходом шла эвакуация войск в Севастополь. А приказ о введении в Москве осадного положения застал его в Краснодаре, когда, просидев там трое суток, он в очередной раз вымогал себе место на самолет у оперативного дежурного.
В самолет он втерся, но до Москвы в тот же день не долетел; ночевал почему-то в Воронеже. Светлого времени хватало, и погода была приличная, но почему не дают вылета на Москву - никто объяснений не давал. После утреннего известия об осадном положении на душе скребли кошки, и чего только не лезло в голову. Однако на следующий день до Москвы все же долетели.
Москва стояла на месте, опустевшая и малолюдная: улицы были непривычно замусорены рваной и горелой бумагой. Добираясь до редакции, Лопатин заметил лишь несколько разбитых бомбами и выгоревших домов, но самой редакции в знакомом дворе на Малой Дмитровке не обнаружил. Оказывается, она переехала в подвалы эвакуированного Театра Красной Армии. В этих подвалах, неожиданно высоких, выше, чем комнаты в их стареньком редакционном здании, было чисто и светло, даже резало глаза от голого света висевших под потолком стосвечовых ламп. Под трубами, тянувшимися вдоль стен подвалов, стояли знакомые редакционные столы, а между ними, на полу, лежали папки с архивами и подшивки. Столов было много, людей - мало.