- Что вы нас гоните, товарищ начальник? - быстрым южным говорком сказала девушка-шофер, выслушав это приказание. - Что же вы, пешком пойдете? Я вас под самый Геническ разом подвезу. Дорога известная!
- Закинут в кузов мину, и как не бывало - ни тебя, ни твоей полуторки, - улыбнувшись, потому что не улыбаться, разговаривая с ней, было невозможно, ответил Пантелеев.
- Так я же не одна, вы же со мной поедете.
- А со мной не страшно, что ли?
- Конечно. - Она пожала плечами.
- А как тебя зовут, а, шоферка?
- Паша.
- А фамилия?
- Горобец.
- Так вот, слушан меня, Паша Горобец. Поезжай-ка ты отсюда подальше! И чтобы я тебя больше не видел поблизости, понятно тебе, дочка?
И в его голосе и глазах было что-то, заставившее ее смутиться, как девочку, и робко, без слов, пойти к своей машине.
- Вот теперь рассредоточивайте людей и пойдем, - сказал Пантелеев командиру роты, когда отъехали машины. - Боюсь, что теперь и правда впереди никого наших нет... живых, - добавил он после тяжкой паузы.
Он приказал лейтенанту взять с одним взводом влево, комиссару полка вправо, а сам с Лопатиным, Велиховым, двумя политотдельскими инструкторами и несколькими бойцами пошел в центре. Впереди, в трехстах метрах от домика с деревьями, виднелась линия окопов. Комиссар полка сказал, что там вчера сидел, во втором эшелоне, один из взводов той роты. Он сказал "той", избегая слова "погибшей", хотя все уже чувствовали, что рота погибла.
Лопатин шел на дна шага позади Пантелеева, поглядывая вперед, на Геническ, и с содроганием думая, что немцы оттуда прекрасно их видят и вот-вот начнут стрелять.
Но немцы не стреляли, на Арабатской Стрелке по-прежнему стояла тишина. С обеих сторон было видно море; справа, в километре, - Азовское, а слева, совсем рядом, - Сиваш. Земля, по которой шел Лопатин, была голая, песчаная, с редкими пучками травы, она все время осыпалась под ногами. День стоял душный, серый, без солнца, с полудня скрывшегося за облаками, Сиваш однообразно и негромко шумел. Все казалось таким пустынным, что Лопатин был уверен - впереди на косе нет ни своих, ни немцев.
Бойцы, шедшие на несколько шагов впереди Пантелеева и Лопатина с винтовками наперевес, приблизились к самым окопам. Лопатин вспомнил, что у него тоже есть наган, и вынул его из кобуры. Около окопов лежали мертвые наши, на первого из них Лопатин от неожиданности чуть не наступил. Рядом лежал второй, третий, четвертый... Судя по количеству разбросанных винтовок, подсумков и противогазов, в окопах размещалось человек тридцать, по трупов было меньше - десятка полтора, причем лишь пять или шесть из них лежало в окопах, а другие все - на открытом месте, - должно быть, люди побежали из окопов назад, и здесь-то их и убили.
"А остальных, наверное, увели в плен", - подумал Лопатин, глядя на трупы, застывшие в разных позах, но чаще всего ничком, уткнувшись мертвыми головами в песок. Его охватило уже несколько раз испытанное им на войне чувство страха, загадочности и непоправимости, которое рождается у человека, попавшего туда, где все мертвы и нет никого, кто бы мог рассказать, что здесь произошло несколько часов назад.
А Пантелеев думал в эту минуту совсем о другом. Он мысленно восстанавливал картину случившегося здесь ночью, и она вовсе не казалась ему загадочной, - наоборот, все, что здесь произошло, было видно как на ладони, и это уязвляло его в самое сердце.
- Из всего взвода только несколько человек дрались как надо, - сказал он, останавливаясь возле Лопатина. - А тех, что побежали от огня, немцы, конечно, перестреляли. Высадились, перестреляли и в плен забрали, - повторил он со злобой. Он был сейчас безжалостен к погибшим, и в то же время в нем кипела такая обида за их нелепую смерть, что, казалось, он готов был заплакать.
- А немцев, думаете, много было? Больше нас? Высадились, постреляли немножко, а мы, конечно, побежали - кого убили, кого в плен взяли, - не в силах остановиться, говорил он с тем раздражительным самобичеванием, которое в горькие минуты проявляется даже в самой сильной и деятельной русской натуре.
Обернувшись к лейтенанту, он приказал искать немецкие трупы. Через пять минут ему доложили, что немецких трупов не найдено, и это окончательно расстроило ого.
- Или, когда отходили, утащили с собой, или и вовсе не было, кроме тех, что артиллеристы побили. Вполне возможно, что и так. Паника, паника! воскликнул он. - Что она с нами делает, эта паника, сами себя не узнаём!
В двухстах шагах за окопами, на отмели, бойцы нашли еще два трупа. Какой-то боец, наверно санинструктор, тащил на себе раненого младшего лейтенанта. Так их и убили немцы, так они, одни на другом, и лежали на отмели.
- Ничего, когда-нибудь за всех сочтемся, за всех и каждого! - сказал Пантелеев, постояв над трупами. - Вы что, с одним наганом воевать думаете? повернулся он к Лопатину. - Возьмите, скоро в атаку пойдем.
Он кивнул на винтовку, лежавшую на песке рядом с убитым санинструктором, и Лопатин увидел, что у самого Пантелеева уже закинута за плечо винтовка.
Пальцы убитого еще держались за брезентовый ремень, и Лопатину пришлось дернуть винтовку. При этом оба трупа, один на другом, шевельнулись, и Лопатин вздрогнул.
- Человек-то вы обстрелянный или еще нет - позабыл вас спросить? сказал Пантелеев, когда Лопатин уже с винтовкой догнал его.
Что было ответить на это? Что по тебе стреляют третью войну, а сколько раз довелось выстрелить самому - можно сосчитать на пальцах? И как это называть - обстрелянный ты или нет?
- Можно считать - обстрелянный, но в атаки ходить не ходил, - сказал Лопатин дожидавшемуся его ответа Пантелееву.
- Ясно, - сказал Пантелеев.
Над косой по-прежнему стояла такая тишина, словно немцы вымерли. Метров через восемьсот Лопатин первым увидел торчавшие впереди стволы двух пушек.
- Смотрите-ка, что это? - воскликнул он.
- Обыкновенно что, - продолжая шагать, с равнодушной язвительностью отозвался Пантелеев. - Наши брошенные противотанковые орудия. Стыд и позор, а больше ничего особенного.