Сеанс зомбирования прервал сам телевизор. Без каких-либо предупредительных сигналов он медленно затух и свёл дрожащее, как студень, изображение к светлой точке в самом центре экрана. Обнаруживая затаённую подленькую сущность, телевизор в который раз продемонстрировал очнувшемуся Гаврилову своё циничное презрение ко всем проблемам владельца. Действенная обычно попытка реанимации, состоящая из двух отрывистых ударов сверху справа по корпусу, почему-то теперь результатов не принесла.
На починку уникального агрегата не было надежды: запчасти, которые требовались для его восстановления, в магазинах «Радиодетали» отсутствовали последние лет двадцать. Раритетные экземпляры подобных телеприёмников давно уже экспонировались в Политехническом музее в разделе «На заре технических изобретений». Многие годы висевшая на тонком вольфрамовом волоске заслуженная жизнь телевизора-аксакала, которая проходила под девизом «погибаю, но не сдаюсь», трагически и бесповоротно оборвалась.
Ввиду внезапного окончания жизненного цикла основного телекоммуникационного устройства Гаврилову пришлось вернуться к нудным домашним делам. Так он снова оказался на кухне напротив того самого предмета, что называется холодильником. Магическая сила гавриловского взгляда, на протяжении пяти долгих, мучительных по внутренней напряжённости минут направляемая в самое сердце агрегата, была потрачена без толку: даже инея не прибавилось в пустующей морозилке. Гневно пнув босой ногой бесполезный шкаф, Гаврилов решительно вернулся в комнату.
Там он снял с книжной полки большой русско-французский словарь и, опустив на остеохондрозно скрипящий диван своё измождённое борьбой за выживание тело, с ожесточением стал учить спряжение неправильных глаголов третьей группы. Несмотря на все трудности существования, он упорно продолжал готовиться к сдаче экзамена. Голова его постепенно склонилась к раскрытой книге.
Гаврилов вздрогнул и пробудился оттого, что заработало радио. Как и положено, оно автоматически включилось на передаче последних известий. Из репродуктора доносился басистый, раскатистый голос диктора, вещающего о текущем положении дел в стране и мире. Засухи в Центральной и Северной Африке продолжались. В Океании бушевал страшный тайфун. Бюджетный дефицит страны достиг рекордной отметки. Золотовалютные запасы были почти исчерпаны. Существенных налоговых поступлений в этом квартале уже не ожидалось. Уровень безработицы за последний месяц превысил установленный правительством рубеж, и, следовательно, часть официально зарегистрированных безработных будет принудительно направлена на предприятия оборонного комплекса. Гражданам по-прежнему, до выхода особого распоряжения Высшего Ревизионного Совета, запрещалось пользоваться личным автотранспортом. Погашение государственных займов последних двадцати пяти лет в очередной раз откладывалось на неопределённый срок. Вводились новые виды карточек…
Отложив в сторону тяжёлый словарь, сонный Гаврилов почмокал сухими губами, поскрёб окаймлённый лёгкой щетиной подбородок и механически поднялся с хрипло охнувшего пружинным скелетом дивана. Слипшиеся глаза не открывались, и он на ощупь поплёлся по тёмному коридору, шаркая по протёртому линолеуму плохо сгибающимися после сна в неудобной позе ногами.
На кухне Гаврилов остановился, словно по команде, напротив большого белого ящика, называемого в народе холодильником. Он всё ещё пребывал во власти мутного дневного сна. Борясь с цепким мороком, вяло потянулся к хромированной ручке и наконец окончательно освободился от объятий Морфея. Отлетел от скорбно пустующего бытового прибора как ошпаренный. Дёрнул головой, запустил в бесполезно гудящий агрегат тапком и походкой раньше времени состарившегося ветерана-каторжанина с радиоактивных соляных копей поплёлся в холостяцки неуютную комнату.
Бледно-серый безжизненный день робко клонился к тёмно-синему бархатному вечеру. Соседние дома окутались густыми сумерками, зажгли многочисленные окна-глаза, скромно прикрыв их тюлевыми ресницами занавесок. Тощие, продрогшие фонарные столбы стеснительно потупили головы, озаряя тусклым свечением мелкие лужи у себя под ногами. Ветер гнал по дороге целлофановые пакеты, смятую упаковку, обрывки газет и прочий хлам. «Мусорный ветер, – подумал Гаврилов, наблюдая, как воздушные порывы поднимают вверх и кружат, словно пожухлую листву, разноцветные бумажные клочки и мелкий сор. – Когда же эти запустение и грязь закончатся? – печально вопросил он сам себя и тут же ответил. – Должно быть, не скоро».