— Можешь не продолжать, — поднимается и хочет уйти, но блондин его останавливает:
— Я бы на твоём месте сперва выслушал. Характер всегда успеешь показать.
— Ты не на моём месте.
Кивок, кривая ухмылка:
— Это точно. Я не на твоём месте… — и тут же взгляд серьёзный, тяжёлый. — Не будь идиотом… — голос звучит ровно, уверенно, в каком-то смысле даже по-деловому. — Насколько мне известно, папаша твой сильно болеет. Что у него там? С сердцем беда? Сердце — это дерьмовая штука. Может крякнуть в любой неподходящий момент, моргнуть не успеешь. Сколько вы уже на очереди стоите? На операцию…
Музыкант смотрит в глаза блондина и не видит в них и тени сочувствия. Лишь сталь. Холодную, безжалостную сталь. Такой с лёгкостью отсекают головы лишь одним единственным взмахом.
Именно этим он и занимается всю свою грёбаную жизнь… сечёт чужие головы направо и налево…
— И сколько ещё простоите… — фраза звучит невинно, но он чувствует в ней подтекст. — А операция стоит бешеных бабок, наверно…
— Ближе к сути, — хмурится.
Собеседник не меняется в лице.
— Я могу полностью оплатить лечение твоего отца вплоть до реабилитации. Его перевезут в лучшую платную клинику страны, проведут операцию. После будет бегать как в свои лучшие годы… Не криви харю, таких бабок тебе не заработать даже на десяти работах. А ты сейчас, кажется, на трёх въёбываешь? Я прав?
Нет ответа. Лишь пристальный взгляд.
— Ещё долгов куча. Сестрёнка учится на первом курсе колледжа. Ей тоже бабки не помешают. Хочется, чтобы у девочки было более перспективное будущее, чем у её распрекрасных родственничков. Ты так не считаешь?
— И чего ты хочешь? За эту… — он кривится, — услугу.
Блондин усмехается.
— А вот и подобрались к сути… — Достаёт из внутреннего кармана сигареты, закуривает, наплевав на вывеску «курить запрещено» почти у него под носом. Ему можно. Ему можно всё. — А суть, многоуважаемый Александр, проста.
Музыкант морщится от того, как к нему обратился собеседник.
— Тебе просто нужно отшить нашу общую знакомую. И сделать это максимально грубо. Насколько ты вообще способен. Так, чтобы девчонка после этого не захотела с тобой видеться. Никогда. Да и тебе, к слову, тоже… лучше не искать с ней больше встреч.
Повисает долгая и напряжённая пауза. Он переваривает полученную информацию и не понимает, шутка это или чувак вещает на полном серьёзе.
— Значит, — наконец, говорит, — хочешь выставить меня мудаком, чтобы после она прибежала к тебе?
— А ты умница, — издёвка. — Быстро соображаешь.
Пауза.
— Не понимаю… На хрена тебе это? Баб, что ли, мало? С какого ты к ней прицепился?
— А вот это уже тебя ебать не должно. — В светлых глазах проскальзывает что-то похожее на гнев, но музыкант не уверен. Все его чувства сосредоточены на своём собственном гневе, что закипает внутри.
— На хрена все эти сложности?
Блондин вопросительно приподнимает одну бровь.
— Ты ведь можешь сделать всё куда проще. Отпиздить меня, например. Выбить пару-тройку зубов, сломать пару рёбер. Запугать, в конце концов. Уверен, у тебя есть какие-нибудь подручные, которые на ура справились бы с такой задачей. Быстро, эффективно. И дело с концом…
Молчание в ответ.
— Зачем такие сложности? Ещё и раскошелиться придётся… Или… — Его будто озаряет. Губы самопроизвольно вытягиваются в насмешку. — В хорошего решил сыграть? Серьёзно? Думаешь, она поверить в этот цирк? Она не такая дура, какой ты её, по всей видимости, считаешь…
И снова молчание. Лишь пристальный изучающий взгляд оппонента. Или не изучающий? Ему трудно судить об эмоциональном состоянии блондина. Он сам едва сдерживается, чтобы не кинуться на высокомерного ублюдка, что сидит напротив. Он давно знает. Давно. В курсе, что у Алёны какие-то мутки с этим типом. Какие-то не хорошие мутки. Она не рассказывала. Их общий друг — Лёнька — тоже молчал. Там было что-то серьёзное. Он утвердился в этой мысли после того раза, когда мудак, что сидит сейчас напротив, накинулся на него словно озверевший, словно с катушек слетел, а потом забрал девчонку с собой. Просто затолкал её насильно в машину и увёз… Но он не лез. Решил, что Алёна сама поделится, если посчитает нужным.
И то, что он услышал сейчас, буквально выбило почву из-под ног. Заставило взбеситься ещё сильнее…
— Я с самого начала понял, что у неё реальные какие-то проблемы с тобой мудаком… — зачем-то говорит музыкант, но совершенно не рассчитывая на какие-либо объяснения.
И снова эта кривая ухмылка, что раздражает уже до зубовного скрежета.
— Ты не торопись. — блондин тушит сигарету в пепельницу, что минуту назад поднесла смазливая официанточка в плиссированной мини-юбке. — Подумай как следует. А через пару дней я тебя наберу. Скажешь свой окончательный ответ.
И тут всё-таки не выдерживает, склоняется к блондину и цедит сквозь зубы:
— Да пошёл ты…
Поднимается, выходит из-за стола и покидает кафе-бар.
Но пары дней не понадобилось. Он предусмотрел всё. Звонок совершал с открытого номера, чтобы у музыканта сохранился контакт. И он перезвонил, как предполагалось. Перезвонил на следующий же день, вечером. Перезвонил, чтобы согласиться на предложенные условия.
Вполне ожидаемый исход…
Дело было сделано.
Он стоял у открытого окна мансардной в своей шикарной квартире в элитном районе. Курил, отрешённо глядя в никуда. Там внизу бурлила жизнь яркого и красивого в своих неоновых ночных огнях мегаполиса. Там время неумолимо неслось вперёд, чтобы в один момент ты проснулся и понял, что просрал в этой грёбанной жизни всё, что только можно было просрать, а позади осталось лишь невзрачное и безликое «ничто», окружённое бешеной вакханалией из бесконечных, смазанных в одно сплошное пятно дней, ночей, вечеров, бессмысленных людей, и работы, работы, работы… работы, приправленное лошадиной дозой кофеина, алкоголя и наркоты, с приличной щепоткой пошлости и лицемерия, и как вишенка на торте — выжженное дотла пустое нутро… пепел.
Лишь бы забыться, пропасть, забыть, отключиться в какой-то момент и, возможно никогда больше не прийти в себя.
Возможно… но не факт.
Он стоял у открытого окна мансардной в своей шикарной квартире в элитной новостройке и курил. Должно быть, уже пятую сигарету. Или шестую… Хрен его знает. Он в последнее время слишком много курил и слишком часто пил. Мало спал. В последние месяцы всё катилось в какую-то грёбаную беспросветную задницу. И конца и края этому не было видно. Всё было как-то не так, и впервые с этим ничего не хотелось делать. Но сводило с ума и не давало покоя совсем не это…
— Да-а, дружище… — с усмешкой сказал он сам себе. — По ходу шифер протёк окончательно, раз дошёл до подобного дерьма… — Затянулся. Глубоко. Горько. Горечь обожгла и сдавила горло. — Главное, чтобы всё действительно прекратилось… после.
Но он не был уверен.
Точнее…
Он полностью осознавал весь идиотизм и иронию ситуации, и что-то внутри, какой-то навязчивый противный голос твердил, всё никак, сука, не затыкаясь:
«Это не поможет, дружище…»
Хрена тебе лысого!
Она часто так говорила. Ему.
Боялась его едва ли не до усрачки и всё равно твердила. Раз за разом. Сумасшедшая, ненормальная… будто бессмертная. Продолжала огрызаться, упрямиться и бесила. До зубовного зуда, до скрежета, до шума, разрывающего барабанные перепонки, до красных пятен перед глазами. До такой степени, что руки чесались с ней что-нибудь…
Нет.
Окурок летит в окно.
Хрена тебе лысого, дружище…
Конец второй книги