Ничего не хочу.
— Я-а… это… — пытаюсь засмеяться, но выходит как-то уж слишком фальшиво.
Улыбка полностью стирается с лица Сашки. Эта лучезарная обезоруживающая улыбка. Тепло, которое она источает. Исчезает всё. Однако я не вижу разочарования и обиды в его глазах. Или снова делаю вид, что их там нет.
— Лишнее сказал, — не спрашивает, констатирует он.
— Нет. Всё нормально, — опять качаю головой. Уже не смотрю на него. — Просто… просто я пьяная. Слишком пьяная. Мне нужно наружу. Свежего воздуха глотнуть… Что-то мне нехорошо, — выдавливаю ещё один фальшивый смешок, встаю с дивана и, покачиваясь, бреду к выходу. Останавливаюсь на крыльце, сажусь на ступеньку, обхватываю голову руками.
Не могу.
Не хочу.
Не хочу снова возвращаться к тому, от чего когда-то сбежала…
Я просто не готова вернуться к этому. Моё сердце… не готово. Но одновременно с заключениями разума, что-то или… кто-то посмеивается внутри. Этот кто-то в области груди, в области… сердца. Он посмеивается и через мгновение вновь навязывает мне образ самого ненавистного для меня человека. Это образ светловолосого уверенного в себе молодого мужчины, и у него бледно-голубые глаза.
* * * *
Через двадцать минут моего отсутствия на улицу выходят Лёнька и Никита.
— Алён, — друг садится рядом, обеспокоенно обнимает меня за плечи. — Ты чего тут сидишь уже полчаса. Тебе плохо? Может, водички...
Полчаса? Засекал, что ли?
Увидев Лёньку и Никиту вместе, я едва не выдаю своего друга со всеми потрохами. Широко улыбаясь, пьяно откидываюсь назад.
«О-о-о! Тебе это таки удалось, сладенький мой!!», — чуть не выпаливаю я, но кто-то чрезвычайно умный и предусмотрительный (кто-то гораздо предусмотрительнее меня) быстренько затыкает мне рот.
— Лё-ёнька-а, — обнимаю друга за шею, чем сбрасываю его руку с моих плеч. — Я нажралась… Как... как сука, — и резко киваю головой вперёд, отчего волосы сваливаются на лицо и закрывают его почти полностью.
Никита смеётся, спускается на две ступеньки вниз, садится с другого бока. Легонько пихает меня локтем:
— В таком случае, я знаю отличное средство от… нажратости.
Я прыскаю со смеху, Лёнька широко улыбается:
— Что за идиотское слово?
— Отличное слово! Ничуть не хуже других... — отмахивается басист.
— Но и не лучше, — парирует друг.
— Да и пофиг.
— Нажратость... — повторяет Лёнька. — И как оно тебе вообще в голову пришло?
Никита почему-то ржёт как конь. И тут я понимаю, что эти двое на самом деле не трезвее меня.
— Чё ржёшь?! — друг пытает схватить парня, резко протянув руку за моей спиной, но Никита припадает к перилам, уворачивается:
— Ничё... Главное, что Алёнка меня поняла. — Басист пытается пихнуть меня в плечо своим плечом, но вместо этого наваливается всем корпусом. Я соответственно наваливаюсь на Лёньку. Тоже начинаю ржать. Друг что-то недовольно ворчит, пытается отпихнуть нас обратно.
— Поняла ведь? — уточняет Никита мне в лицо сквозь смех.
— Не-ет... — ничего такого я не поняла... Резко качаю головой и слышу неприятный хруст. Бля-а… Теперь наутро будет болеть не только голова, но ещё и шея.
— Какого хрена ржёте как придурки? — не выдерживает Лёнька и отпихивает нас обратно к перилам со стороны басиста. Сам тоже смеётся.
Ну так точно... придурки. К тому же ещё и пьяные.
— Тогда давай, раз нет, — басист поднимается, чуть шатаясь. Берёт меня под руку. — Поднимайся. Пойдём. Будем лечить твою нажратость.
— И мою! Мою тогда уж тоже, — влезает друг. — Я тоже что-то напился.
Я смеюсь, снова сдерживая сильнейшее желание подколоть парня.
— Хорошо-о, — протягивает Никита, пытаясь втиснуться в дверной проход вместе со мной. — И тебя сейчас вылечим. Всех, бля, вылечим.
— Ну ты прям... доктор Ай-болит, — выдаю сквозь смех.
Когда мы возвращаемся в дом, то неожиданно понимаем, что музыка сменилась более мелодичной и стала громче. Что это? Попса, что ли, какая-то? Хотя нет, по-моему, это какой-то клубняк. Неожиданно, однако. Вижу, как Ритка, смеясь, скидывает свои модельные туфельки на низком каблуке и залезает на стол. Лёха, следуя её примеру, снимает кроссовки, тоже забирается на стол. Когда это они успели всё убрать? Хотя вон с того края всё ещё стоят чьи-то стаканы.
— Стол не сломайте, мамонтята! — иронично орёт Вовка и выкручивает колёсико музыкального центра на полную катушку.
Я в сопровождении пьяных Лёньки и Никиты прохожу в спаренную с гостиной кухню. Никита какое-то время копошится в холодильнике, потом в шкафчиках, находит всё необходимое и принимается готовить «средство от нажратости». При этом рассказывая рецепт сея магического снадобья как профессиональный повар из всем приевшихся кулинарных телепередач. Только разница в его болтовне заключается в том, что он применяет такие слова и термины, которые больше подошли бы для ведьминского варева, чем для типичной кулинарии. Я и Лёнька ржём как ненормальные.
Спустя пару минут «зелье» готово. Никита разливает его по чистым стаканам и протягивает нам. Подумав, наливает ещё и себе.
— Ваше здоровье, — изрекает басист.
— Компай, — выдаю я, а Ленька подхватывает и орёт:
— Компа-ай!
— Что ещё за компот? — недоумённо переспрашивает Никита, не успев даже пригубить эту на странность жёлто-зеленоватую бурду.
— Компот у тебя в стакане, — я киваю на тару в руках у парня и звякаю своей о его.
Лёнька едва не давится со смеху. Тоже не успевает попробовать «чудо-эликсир».
— А я говорю, ком-пай. Это примерно то же, что и твоё «ваше здоровье». Только по-японски.
— Да? — удивляется Никита, кивает, а после поднимает стакан и громко произносит: — Компот!
— Компай! — почти одновременно изрекаем я и Лёнька и чокаемся стаканами с Никитиным.
Жёлто-зеленоватая бормотуха на вкус оказывается гораздо лучше, чем на вид. Правда, кисловатая, но вполне себе съедобная. И, о чудо! Иначе это назвать просто нельзя, спустя какое-то время я действительно чувствую себя лучше. Мне даже думается, что теперь-то я готова бухать ещё дня два. Причём без передышки.
Мы присоединяемся к пляскам на столе, только, в отличие от Риты и Лёхи ,ограничиваемся полом. Боюсь, если бы мы всем скопом заперлись на стол, то он точно бы не выдержал и сломался.
— Легче? — интересуется привычно улыбающийся Сашка, присоединившись к нам.
А ведь когда я, Лёнька и Никита вернулись в дом, его не было. Интересно, куда он уходил? И не сильно ли я его…
Делаю вопросительные глаза.
— После солянки Никитоса, — уточняет парень, крича мне почти на ухо. Музыка громыхает почище, чем на рок-концерте.
— А, вы так это называете? — со смешком переспрашиваю я.
— Ну да, — кивает Сашка. — Потому что он всегда такого там намешает, что иначе как солянкой эту штуку и не назвать.
— Солянка крутая. Мне действительно уже лучше.
Он смотрит мне в глаза, улыбаясь.
— Я рад, — помедлив, прибавляет парень. Кажется, всё хорошо. Он такой же, как и до поцелуя, как и всегда.
— А я-то как рада!
— Мир? — Сашка внезапно протягивает мне руку с выставленным мизинцем.
Блин, а это что ещё за детский сад? Но умиляет, поднимает настроение. Всё хорошо. С облегчением понимаю, что он не в обиде, и чертовски радуюсь этому немаловажному обстоятельству.
— А мы и не ссорились, — удивлённо выдаю я, отшатываюсь.
— И всё-таки, — настаивает он.
— Конечно, мир! — хватаюсь мизинцем за его, а после ещё и притягиваю парня за шею, обнимая одной рукой. Фигли. Пьяная я смелая. Это истина. Отстраняюсь. — Только тот дурацкий стишок читать не будем.
Сашка добродушно смеётся и согласно кивает:
— Не будем. Я всё равно его не помню.
Остаток позднего вечера и ночи отрываемся на полную катушку. Музыка, танцы-пляски и почти не утихающий гомон голосов, иногда перекрикиваемый ещё более громким смехом.