— Я сказала то же самое, — ещё сильнее занервничала подруга. — Но он упёрся как баран и всё равно настаивает на твоём личном присутствии. Я хрен знает, почему они сами не могут позвонить. Пожалуйста, Алён! Ты же знаешь Никифоровича, он меня с говном сожрёт, если ты не приедешь!
Блин. Теперь я ещё меньше понимаю, что там у них произошло или до сих пор происходит. Что за странные новости? Николай Никифорович? На кой чёрт я ему там понадобилась?
— Ладно, — поднимаюсь со стула, сразу иду в прихожую. Один фиг ничего не узнаю, пока сама не приеду. — Минут через сорок буду, не раньше.
— Хорошо. Когда приедешь, позвони мне.
— Ок, — киваю и сбрасываю вызов. Несколько секунд пристально смотрю на заставку телефона. — Это что ещё за хрень?
Но мозг быстро обрабатывает информацию, перебирает все последние сцены, дни, останавливаясь на вечере, когда Ян велел мне больше не появляться в особняке. Неужели он? Неужели его рук дело и он реально сдержал слово?
Не найдя ответа в своём сотовом, быстро собираюсь и покидаю квартиру.
* * * *
Когда приезжаю на остановку неподалёку от вуза, звоню подруге. Ритка встречает меня на крыльце центрального входа.
— Чего так долго?! — возмущённо шипит девушка и хватает меня под руку, едва не тащит в родные стены универа.
— Я же сказала, что приеду минут через сорок, не раньше! Пробки ве…
— Ладно-ладно, — меня наглейшим образом перебивают. — Николай Никифорович мне уже всю плешь проел. За это время раз пять подошёл. Всё спрашивал: где ты и когда соблаговолишь явиться? — наигранно деловым тоном произносит последние слова подруга.
— А самому позвонить-то не судьба было? — вздыхаю. — И что вообще за партизанские игры? Ты объяснишь мне, наконец, что происходит? — поведение Ритки кажется мне очень странным. А желание ректора уделить внимание моей скромной и по всем фронтам абсолютно не примечательной персоне вообще вызывает состояние глубочайшего недоумения.
— Я сама толком ничего не понимаю, — шипит девушка так, словно рассказывает мне какую-то военную тайну и боится, что об этом узнает кто-то ещё кроме нас. Мы быстрым шагом минуем длинный коридор первого этажа, поднимаемся по лестнице на второй.
— Этот изверг выцепил меня после пар, — продолжает Ритка, — начал расспрашивать, мол, общаюсь ли я с тобой и как близко? Работаешь ли ты и где проживаешь в данный момент?
— Что за странные вопросы? — настораживаюсь.
— Вот и я о том же подумала, — кивает девушка. — Потом ещё спрашивал какую-то фигню, о твоих родителях и их материальном благосостоянии.
— Чего? — резко останавливаюсь, смотрю на Ритку вконец ошарашенными глазами. — А при чём тут мои родители и их благосостояние?
— А мне откуда знать?! — возмущается она и снова тянет за собой. — Вот щас сама у него и спросишь.
Мы останавливаемся у двери с табличкой «Ректор».
— Бред какой-то, — перевожу хмурый взгляд с подруги на кабинет Николая Никифоровича.
— А, — вдруг вспоминает Ритка, наконец, отцепившись от моего предплечья, — ещё он выспрашивал: есть ли у тебя братья и сёстры? И родные ли они или сводные?
Смотрю на подругу так, словно она только что спросила не о моих ближайших родственниках, которым мои любимые мама и папа тоже приходятся родителями, а о процессах ядерного синтеза в квантовой физике.
— Знаешь, я что-то уже перехотела туда идти… — порываюсь свалить на фиг из этого дурдома, но мне не дают:
— Не смей! — шипит Ритка, снова вцепляется в руку мёртвой хваткой. Вроде с виду всегда такая хрупенькая и воздушная девочка, а временами я поражаюсь силушке, что скрывается в этих её поистине женских рученьках. — Если уйдёшь, этот монстр меня потом с потрохами сожрёт!
И тут я не могу не согласиться. Николай Никифорович всегда был кем-то вроде местной страшилки. Есть городские легенды, а у нас университетские. И звание это он заслужил явно не за геройские заслуги перед вузом, а скорее наоборот. Наш ректор являлся человеком чрезвычайно консервативным, строгим и требовательным. И временами эта его требовательность могла граничить с чем-то сродни «глубокой степени психопатии» или одержимости. Проще говоря, он терпеть не мог, когда его приказы (а иначе это не назвать) подвергались обсуждению или не выполнялись вовсе. А тогда… пиши пропало. Насколько мне известно, его всегда побаивались не только студенты, но и преподаватели. А временами даже обслуживающий персонал.
— Ладно-ладно, — сдаюсь я и обречённо вздыхаю. — Пойду.
Ритка вновь отпускает мою руку, провожает сочувственным взглядом:
— Удачи.
— К чёрту, ага.
Коротко стучу и открываю дверь. Сразу вижу уже знакомого мне секретаря.
— Здравствуйте, — робко произношу я, когда сталкиваюсь с несколько недовольным взглядом светловолосой женщины лет так сорока. Забавно, но за столько времени учёбы я так и не смогла запомнить, как её зовут.
— Здравствуйте, — кивает она в ответ чуть мрачно.
— А… я… Я к Николаю Никифоровичу. Он… кажется, ждёт меня.
— А вы, собственно, кто?
— Я? — окончательно теряюсь, так и продолжая стоять в полуоткрытых дверях.
— Да, вы, — взгляд секретаря становится ещё суровее.
— Я… Алёна. Алёна Гронина.
Строгая женщина-секретарь снова смеряет меня взглядом, после нажимает какую-то кнопку на стационарном телефоне и сообщает мягким, едва не любовным тоном:
— Николай Никифорович, к вам некая Алёна Гронина. Говорит, вы её ожидаете.
— Да, пусть войдёт.
От голоса ректора мгновенно пересыхает в горле и хочется сбежать. Но позади Ритка, которая при необходимости затащит меня на аудиенцию к «извергу» силком. Робко киваю, подхожу к следующей двери, стучу и сразу вхожу в кабинет. Замираю.
— Здравствуйте, Николай Никифорович. Вы хотели м…
— Здравствуйте, госпожа Гронина, — невоспитанно перебивает мужчина и указывает жестом на один из стульев, что стоят напротив его стола. — Присаживайтесь.
Госпожа Гронина… Словно княжна без титула и земель. Меня всегда дико раздражала эта формулировка обращения. И, разумеется, так ко мне обращался исключительно Николай Никифорович. Будто бы обладая какими-то особыми способностями, типа чтения мыслей или понимания тонких колебаний в изменении поведения стоящего сейчас перед ним человека, делал это назло. Естественно, упиваясь процессом издевательства. В такие моменты всякий раз убеждаюсь, что прозвища типа «изверг» или «садист» очень даже подходят нашему дражайшему ректору.
Делаю как велено. Мужчина некоторое время сверлит меня то ли недовольным, то ли недовольно-удивлённым взглядом, хотя разница не велика. Я спешно опускаю глаза. Никогда не могла находиться в кабинете этого «страшенного» дяденьки больше трёх секунд. Хотя, уверена, не у меня одной так.
— Итак, госпожа Гронина, — наконец произносит Николай Никифорович, намеренно делая акцент на моей фамилии.
Тут же поднимаю глаза. Невежливо это, знаете ли, таращиться на свои руки, когда с тобой разговаривают, ага…
— Прежде, чем я перейду к основной теме предстоящего разговора, для которого вы были вызваны, позвольте поинтересоваться: кем вам приходится Вольских Ян Валерьевич?
Меня передёргивает.
Э-эм… Вольских?! Вытягиваю лицо в откровенном непонимании, стараясь передать очевидный вопрос не словами, а взглядом.
— Ян В-валерьевич? — переспрашиваю с некоторой запинкой. Это тот Ян Валерьевич, о котором подумала? Или какой-то другой? Я ведь понятия не имею, какая у всем известного Яна Валерьевича фамилия. Хотя, с другой стороны, можно подумать, что я знаю целую армию Янов Валерьевичей… Ну-у, нет. Мне и одного-то временами слишком много.
— Да, Ян Валерьевич, — хмуро кивает ректор. — И почему вы так удивлены, словно слышите это имя впервые?
— Н-нет… я не уверена, но… кажется, не впервые. А какое отношение этот Ян Валерьевич имеет к моему приезду сюда?
— Самое прямое. Так вы знакомы? Он ваш родственник, возможно брат?